Павловича к судебному медику.
— Не меньше двенадцати часов назад. И не больше пятнадцати.
— Мне кажется чрезвычайно важным это обстоятельство. Итак, стояла ночь или поздний вечер. Судя по тому, как одет покойный, он еще не собирался спать. Чем он мог заниматься?
— Он писал письмо.
— Ага! Письменный стол прямо под окном… Кстати, когда Вы вошли, окно было зашторено? Ну, теперь ситуация более-менее ясна. Вечер, человек пишет письмо при свете керосиновой лампы перед зашторенным окном.
Кондрахин деловито пощупал штору.
— Хороший материал, плотный. Вряд ли через него хоть что-либо разглядишь. Какой из этого вывод? А вывод один: убийца прекрасно знал свою жертву.
— Поэтому и вломился через окно? — с сарказмом поинтересовался Фогель.
— Нет, он вошел через дверь. Как свой. Как человек, которому полностью доверяют. Иначе бы он стрелял, а не действовал таким варварским способом. Да, и сила у него должна быть недюжинная.
Фогель мрачно молчал, обдумывая услышанное.
— Что вы об этом скажете? — обратился он наконец к криминалистам.
— Звучало бы правдоподобно, если бы не одна деталь: разбитое окно. И разбито оно, несомненно, снаружи.
Кондрахин рассмеялся:
— Ложный след! Совершив злодеяние, преступник вышел наружу тем же путем и выбил окно. Чем, не берусь судить, но этот предмет он, скорее всего, унес с собой.
— Снаружи все осмотрели? — спросил Фогель.
— Так точно! Никаких следов: трава под окном очень жесткая и упругая.
— Задерните штору, как было. Выйдем, посмотрим еще раз.
Юрий успел кинуть беглый взгляд на карниз. Он был немного коротковат, но на этот раз крайнее кольцо дошло до конца, полностью закрыв окно плотной шторой. Того маленького уголка, которым воспользовался Кондрахин, как смотровой щелью, не оставалось.
На улице Фогель внимательно огляделся. Он вполне доверял своим помощникам, но еще больше себе. Да, следов на такой траве просто не могло остаться, разве что подогнать к дому танк. Окно высокое, но не настолько, чтобы тренированный человек не мог в него запрыгнуть. Гестаповец несколько раз безуспешно попытался заглянуть в комнату то с одной, то с другой стороны. Встать на язык застывшего бетона ему и в голову не пришло: повода не было. Да, и не смог бы — для таких трюков нужна специальная подготовка.
Подъехала машина военного коменданта. Из нее вышел доктор Шульц. Чуть заметно подволакивая правую ногу, он приблизился к Фогелю и стоящим при нем криминалистам.
— Какого черта? — недовольно спросил он.
Шульц по роду своих занятий постоянно носил гражданскую одежду, хотя его звание в СС было на порядок выше, чем у Фогеля. Но воспользоваться этим преимуществом он имел право только в самом крайнем случае. Пока же он оставался неопределенного положения гражданским чином, облеченным доверием самого рейхсфюрера.
Поостыв к этому времени, Фогель довольно миролюбиво ответил:
— Извините, доктор, но у нас произошло трагическое происшествие, и я был вынужден воспользоваться услугами Ваших новых сотрудников.
Поразительно, но маленький, тщедушный, подслеповатый доктор Шульц умел одним взглядом поставить людей на место, как делал это, с еще большим успехом, его кумир — Генрих Гиммлер.
— И для этого Вы решили вызвать меня?
— Вы же сегодня отбываете в Кенигсберг… — нашелся Фогель.
— Не сегодня. Мне надо кое-что доделать, так что пользуйтесь моими людьми, как Вам угодно. Только не забывайте о личной ответственности за их безопасность.
Взгляд Шульца даже через толстые линзы очков был крайне выразителен. Не сказав больше ни слова, он повернулся и захромал к машине.
— Чем мы можем быть полезны еще? — услужливо спросил Кондрахин.
— Свободны, — буркнул гестаповец. — Отвезите их домой.
Во время недолгой поездки Юрий думал, как бы ему избавиться от единственного предмета, могущего стать уликой — собственного пиджака. Но достойной идеи так и не родилось. Оставалось надеяться, что следователи, хотя бы на первых порах, уцепятся за предложенную им версию.
Так и получилось. Посовещавшись, криминалисты доложили Фогелю, что русский, по-видимому, прав. Нападавший должен был хотя бы видеть, где находился в тот момент фон Клерст, а при зашторенном окне это невозможно. Рассмотрели они и вариант, при котором штору задернул сам преступник. Но в таком случае барон неизбежно бы заметил нападавшего хотя бы за минуту и смог бы защитить себя.
Оставался единственный подозреваемый — таинственный генерал-инспектор, документальных свидетельств пребывания которого в городе так и не нашлось. Если бы сам Ульрих не упомянул за несколько дней до гибели, что по приказу из Берлина к нему временно поселили какого-то генерала, можно было подумать, что его и вовсе не существовало. Запрос в столицу ничего не дал, безрезультатными оказались и поиски на дорогах.
А ОН тем временем ехал на восток, обгоняя военные колонны. Часовые на пропускных пунктах отдавали честь его генеральскому мундиру, не спрашивая никаких документов, а когда запыленная машина скрывалась из виду, напрочь забывали и о ней, и о пожилом генерале.
Глава 9
Через несколько дней доктор Шульц получил категорический приказ Раунбаха: немедленно возвращаться к месту службы. По мнению его людей, отслеживающих информационное пространство, в Восточной Пруссии вновь объявился Тополь. Раздираемый противоречиями — необходимостью исполнять приказы начальства и необъяснимым внутренним желанием остаться — мрачный и постаревший Шульц в компании Кондрахина и Рейнгарта отбыл в Кенигсберг.
Ехали поездом, везущим раненых и отпускников. Шульц захватил отдельное купе и сразу запер дверь изнутри.
— Чем меньше людей вас видит, тем лучше, — объяснил он. — Когда что потребуется, доложите.
Состав шел медленно, подолгу застревая на полустанках, чтобы пропустить встречные воинские эшелоны. Однажды простояли почти пять часов в чистом поле. Выяснилось, что западнее, в белорусских лесах, партизаны пустили под откос поезд. Его искореженные останки Юрий и Николай Павлович смогли вскоре увидеть из окна вагона. Наверное, это было самое отрадное для них зрелище с момента возвращения на Землю.
Шульц сидел напротив русских, насупленный и загадочно-молчаливый. Юрий подумал, что доктор просто боится путешествия по военным дорогам, и не стал прибегать к зондированию его мыслей. Однако, Кондрахин ошибался: доктор решал весьма щепетильную задачу.
Сам не обладая мистическими способностями, Шульц относился к их носителям безо всякого скепсиса. Он был одним из немногих, кому полагалось ведать о результатах невидимой работы. Теперь он вез в Германию Йоханссена, несомненно, превосходящего по своему потенциалу любого из группы Раунбаха. В этом его полностью убедил эксперимент в Смоленске. Доподлинно знать, о чем думает, что замышляет тот или иной человек — не это ли путь к могуществу? Но как утаить от шефа истинные способности Йоханссена, этого Шульц пока не знал.
Кенигсберг встретил их затяжным моросящим дождем. Все было серым: и небо, и вокзал, и дома, и
