близоруких глаз, а Варя рассказывала…
— К братану придётся идти, — твёрдо сказал наконец Козёл. — Он чего-нибудь да присоветует. Вы погодите, партию кончим грузить, к нему в часть вас и сведу. Слышь ты, чего насупилась? Гляди веселей!
Было холодно и так темно, что Варя не видела серой стёганки шагавшего впереди Козла.
Город, тоже тёмный, притаился на том берегу, светились только редкие огни вдоль моста.
— Теперь сюда. Гляди, канава.
Варя прыгнула, попала ногой в воду, обрызгала шедшего сзади Вадимку.
— Пришли.
Перед ними был большой неосвещённый дом, похожий на барак. Варя нащупала руками дверь. Она сразу распахнулась, и огромный, как великан, часовой загородил им дорогу.
— Кто такие?
Козёл вышел из тени, заговорил. Часовой не пропустил его, но выслушал и кого-то позвал внутри барака. Наконец Козёл спустился со ступенек, сказал, что придётся обождать, потому что братан сейчас на посту.
Варя с Вадимом, прислонившись к стене, ждали.
В чёрном небе то и дело вспыхивали острые жёлтые полоски. Потом далеко, но отчётливо ударяли по воздуху хлыстом и сразу же гулко раскатывалась железная дробь. По небу вдруг чесанула красная точка, и над городом заныли низкие протяжные гудки.
Козёл объяснил:
— Учебная тревога. Налётов ждут, вот и тревога.
Вадим дрожащим голосом вставил:
— У нас в Москве тоже сначала так — учебная.
В темноте зачавкали чьи-то шаги. Два красноармейца прошли мимо часового; один, молодой, коренастый, вскинув винтовку, отрапортовал, утёр рукой рот и, заметив ребят, подмигнул Козлу. Тот ткнул Варю, дёрнул за рукав Вадима, шепнул:
— Пошли за ним!
Ребята вошли в сени. Пахнуло теплом и свежевыпеченным хлебом. Коренастый красноармеец провёл их через коридор в светлую большую комнату. Здесь на стене висел баян, в углу были составлены друг на друга некрашеные табуретки и длинные скамьи. Кто-то, стоя у рояля, одной рукой играл «чижика».
— А ну, садитесь.
Варя села, Вадимка как был, так и повалился на облезлую кожаную кушетку.
Красноармеец принёс две оловянные миски с дымящейся фасолью, по краюхе хлеба, кивнул:
— Ешьте, а то смёрзли.
— У меня сало есть, — сказала Варя.
— Пошто сало, сало беречь надо, — сказал строго красноармеец. — А ты давай говори.
Козёл попросил у брата закурить и начал…
— Здесь пускай ночуют, — решил брат Козла, когда тот рассказал всё. — Утром машина из части на Чебоксары пойдёт, их и захватит. Там, может, и трамвайчики эти, или как их ещё, нагонят. Машиной-то напрямки, ближе.
Варю и Вадима оставили в той же светлой комнате с роялем и кушеткой. Вадим сразу, не вставая, заснул. Пришёл часовой, принёс плащ-палатку и прикрыл его. Под голову сунул обёрнутый чистым полотенцем ватник. Варя уселась на скамейке, хотя часовой поставил рядом раскладную койку, и решила почему-то не спать до утра.
В комнату то и дело входили красноармейцы, хлопала дверь. Один раз из коридора просунулась белёсая голова исчезнувшего куда-то Козла. Он крикнул:
— Слышь ты, чего сидишь? Спать ложись, время.
— Я не хочу, — сказала Варя.
— Часов в пять, как посветает, машина придёт. Ну, пока.
Варя вскочила, хотела спросить, где он будет сам или как его можно разыскать, но в это время в дверь внесли огромный начищенный барабан, а за ним, топоча, ввалился целый взвод красноармейцев.
— Потише вы! Не видите, ребята чьи-то спят, — сердито сказал взводный. — Откуда будете, пацаны?
— Я из Сайгатки, он из Москвы. — Варя показала на Вадимку.
— Ну, валяйте спите. Ерепеша, контрабас тащи!
Низенький розовый красноармеец внёс большую, как самовар, блестящую трубу. Прислонил её к стене возле баяна, присел, вытянул губы и дунул — труба глухо рявкнула.
Потом красноармейцы, стараясь ступать тише, но так, что стёкла в окне тонко задребезжали, вышли из комнаты и протопали по коридору. Где-то далеко прокричали: «Дневального к командиру-у!»
Варя свернулась калачиком на кушетке в ногах у Вадима, натянула на себя край плащ-палатки и сразу точно провалилась куда-то.
Горн играл что-то очень знакомое.
Вот сейчас подует ветер, распахнётся светлая занавеска на окне и старшая пионервожатая крикнет: «Ребята, вставать, побудка!..» С крайней кровати спрыгнет дежурная в голубой майке и трусах и побежит вдоль одинаковых, с блестящими шишечками, кроватей; будет сдёргивать с сонных девочек одеяла, щекотать пятки… А горн заиграет ещё звонче и радостнее: «Вставай, вставай!..»
Так было в прошлом году летом в пионерском лагере на Оке.
Но вместо вожатой над Варей наклонилась встрёпанная голова, и Вадимка испуганным шёпотом спросил:
— Варь, мы где?
— А что?
— Где это мы?
В окно заглядывало утро. Труба и барабан поблёскивали у стены. Сбоку торчала чёрная крышка рояля, на ней лежала чья-то пилотка… А больше ничего не было видно — кушетку кто-то загородил большим жёлтым листом фанеры.
— Ой, Вадимка, проспали! — вскрикнула Варя, сбрасывая плащ-палатку.
Вадим захлопал ресницами и полез в карман за очками.
Опять заиграл горн, только гораздо ближе. Дверь открылась, кто-то тихо сказал:
— Будить ребят, что ли?
Варя высунулась из-за фанеры, помахала рукой:
— А мы уже не спим!
— Вот и ладно.
В двери стоял коренастый красноармеец, брат Козла, за ним второй — в синем комбинезоне и танковом шлеме.
За ночь кто-то расставил по комнате скамейки, и она стала похожа на зал для заседаний.
— Вот и ладно. Ехать время. Так ты, Федя, их до Чебоксар подкинь. Пускай на пристани парохода, то бишь трамваев своих, ждут. Дежурному так и объяснишь. Доложишь, в общем.
— Есть.
Человек в танковом шлеме — это был шофёр — вывел Варю с Вадимом тем же коридором во двор. У крыльца их нагнал брат Козла и сунул обоим по большому куску хлеба, переложенного солониной.
Перед крыльцом стоял высокий зелёный грузовик, доверху гружённый ящиками. Шофёр ловко вскочил в кузов, перекидал часть ящиков в сторону, вытащил из-под них старую шинель. Поплясал, уминая ногами сваленные у борта мешки, и крикнул:
— Залазьте!
Варя с Вадимом подошли к грузовику.
— А как залазить? Мы не умеем.
— Эх вы, воробьи! На колесо ногу ставь, так. Руку давай!
