– Не знаю. Ветеринара бы надо… Вот когда Саши-сапожника нету…
– Минуточку! Каречка исчезла.
Не помню, где она раздобыла ветеринара, ко через час он был у нас, а Каречкин театр пошёл побоку.
Бобке приходил конец. Он лежал бездыханный, вытянувшись, только лиловая пена капала из стиснутых зубов.
– Усыпить могу, – сказал ветеринар.
– Нет! – решительно возразила Каречка.
И стоявшая сзади в дверях Хая Львовна, как эхо, повторила:
– Нет!..
Хорошо, что Васи с Андрейкой не было: они на весь вечер отправились куда-то…
– Дело ваше, – сказал ветеринар. – Налицо сильное отравление. Организм молодой…
– В том-то и дело, что молодой! – Каречка опять нагнулась над Бобкой, лежавшим у меня на коленях. – Молодые должны жить. Я знаю, как делают искусственное дыхание. Сейчас начнём…
Не знаю, почему Каречка считала, что при отравлении именно оно поможет. Но случилось чудо: ветеринар ушёл, а Каречка принялась энергично, не жалея нарядного платья, растирать бездыханному Бобке пузичко, поднимать и сгибать бессильные передние лапки. И Бобка медленно начал оживать. И вдруг ожил совсем. Посмотрел на меня, Каречку, Хаю Львовну удивлёнными карими глазами. Поднял ухо, слез с моих колен, с аппетитом долакал оставшееся в блюдце молоко. И, энергично подрыгав лапками, отправился к себе на место, в ту же старую картонку, в которой жил Мартик, где сладко-пресладко заснул.
Мы вздохнули с облегчением. Каречка с Хаей Львовной пришли попить со мной чайку, очень довольные.
Бобка никогда больше не ел карандашей, и зима прошла для него благополучно.
Следующий год до самой осени мы провели в городе, и лишь к началу сентября я и Вася смогли поехать к знакомым за Серпухов.
Андрейка остался под опекой Хаи Львовны. Мы с Бобкой должны были выехать первыми, Вася – через недельку.
Пока Бобка был малышом, мы всегда благополучно провозили его к вокзалам на трамвае. Сейчас он подрос, а ехать нам было до Курского вокзала, через весь город. Я решила запаковать Бобку в рюкзак и проскользнуть в метро – под землёй езды всего десять минут… Собрав чемодан с вещами, надела на спину рюкзак, взяла Бобку на поводок и отправилась. Как всегда, Бобка весело и охотно бежал у моей ноги, брезгливо перескакивая лужи – он был страшный чистюля. Против метро в переулке я завела его в первый же подъезд, поставила чемодан и стала запаковывать.
Подъезд был необычный, большой, пустой и гулкий. Под лестницей зачем-то стояла скамья. Недолго думая я взгромоздила на неё рюкзак; Бобка пытался выпрыгнуть, сердито щерил зубы, морщил нос. Я старательно затягивала его ремнями, приговаривая:
– Сидеть!.. Тихо… Слышишь, сидеть!
– Так, – спокойно и грозно произнёс надо мной чей-то голос. – Собачку прячем?
С лестницы над скамьёй свесилась голова в милицейской фуражке. Я обомлела: оказывается, как раз над нами висела табличка: «Отделение милиции», и стрелка с указателем наверх.
– Да… – пробормотала я. – Грязно очень. Лучше понесу его, понимаете?
– Чего уж, понимаю.
Милиционер спустился с лестницы, пристально оглядел меня и, хлопнув входной дверью, ушёл. Я допаковала Бобку.
Он, молодец, притих, смирился видно. Нацепила рюкзак на плечи, взяла чемодан и, оглянувшись на улице направо-налево (милиционера нигде не было), вошла в метро.
Мимо контролёрши мы спустились к поезду благополучно. Но на платформе – о, ужас! – стоял тот же ехидно улыбавшийся милиционер.
– Гражданочка, – ласково сказал он, – не вы первая… Как собаку в метро везти, все к нам в подъезд зайти норовят. Кто в корзину, кто в сумку прячет. Один гражданин в футляр от скрипки запихнул… Поднимемся-ка лучше от греха наверх! Сами знаете, животных в метро возить не положено.
– Это очень неправильное правило! – рассердилась я. – На чём же их прикажете возить? Для такси свободные деньги не у всех есть…
– Сказать по совести (поезд уже укатил, мы с милиционером стояли на опустевшей платформе вдвоём), понимаю вас и даже сочувствую – у самого овчарка. Да что поделаешь, закон!
– Очень глупый закон, – брякнула я. – А кошкам, птицам можно?
– Птицам – да, если в клетках. Насчёт кошек тоже запрет. И в трамваях, и в автобусах.
– Не понимаю! – горячо сказала я. – Если собака чистая, в наморднике…
Мы с милиционером уже поднимались к выходу, он любезно нёс мой чемодан.
– Ничего не могу поделать! Законы на то и писаны, чтобы их выполнять.
Наверно, глупо выглядела я со стороны: шагаю с красным, злым лицом, за спиной возится в рюкзаке Бобка, а рядом вежливо и строго выговаривающий мне милиционер тащит чемодан. Спасибо, никого знакомых не встретили: подумали бы, что меня вроде воровки в отделение ведут!
