штук снарядов.
— Выкурили блядей из засады. Леха одну самоходку в клочья разнес. Ну а мы зенитный пулемет вместе с расчетом уделали.
После трудного дня и выпитого спирта тянуло на сон. Хлынов немного меня проводил, пожал руку. Кажется, отношения с ротным стали налаживаться.
Глава 6.
ОТ КИЕВА ДО ФАСТОВА С БОЯМИ
Это была уже вторая попытка овладеть Киевом. Первое наступление, в середине октября, пока мы сидели под Букрином, закончилась неудачей. Слишком много техники и войск противостояли нашим частям, прореженным после спешной и плохо продуманной переправы через Днепр и боев на плацдармах. Второй удар, нанесенный третьего ноября, получился удачным. Немецкая оборона была прорвана.
Пятого ноября перерезали шоссе Житомир-Киев, бои шли на окраинах города. По слухам, 1-я Чехословацкая бригада, наши союзники, к вечеру уже заняла вокзал. Так или иначе, но на окраине города мы в очередной раз натолкнулись на упорное сопротивление немцев.
С нашей стороны действовал жесткий приказ — к седьмому ноября освободить Киев. Командование вермахта не менее категорично запрещало до определенного времени отступление своим частям. Нас поддерживали новые тяжелые самоходные установки СУ-152, вооруженные 152-миллиметровыми гаубицами. Машины имели хорошее бронирование, по эффективности значительно превосходили СУ-122, которые сопровождали нас до Днепра.
В конце сорок третьего года тяжелых, эффективных в бою самоходных установок СУ-152 было в армии очень немного. Их выделяли в наступающие части из резерва Главного командования едва не поштучно. Это говорило о том, какое важное значение имело взятие Киева. К сожалению, когда к стратегии примешивали политику, давали задание взять к очередной «дате» любой ценой тот или иной город, эта «любая цена» оборачивалась огромными потерями.
Киев был уже окружен. В ночь с 5 на 6 ноября немцы активно выводили свои войска, чтобы избежать «котла». Части, обеспечивающие отход, дрались упорно. Я видел улицу, сплошь заваленную телами наших бойцов. Уткнувшись друг в друга, горели три танка, валялись перевернутые «сорокапятки».
Под гусеницами хрустели и расползались тела погибших (так было!), другой дороги найти не могли. Мы непрерывно вели огонь по амбразурам и подозрительным местам. Вскоре батальоны наткнулись на бетонные укрепления, откуда били противотанковые пушки. Наш комбат, Петр Назарович Плотник, не поддался на понукания и приказы двигаться дальше. Батальон в том месте сожгли бы полностью.
Договорился с начальством. На помощь прислали три СУ-152. Снаряды, весом полста килограммов, проламывали бетон (хотя и не с первого попадания), все окуталось облаком дыма, начались пожары. Наша рота двинулась вперед. Мой танк вылетел на окоп «семидесятипятки». Она стояла особняком на фланге своей батареи. Фрицы не успели развернуть орудие. Я раза два выстрелил с ходу, но не попал. Останавливаться не было времени, ствол уже поворачивался в нашу сторону. Мы ухнули на скорости в окоп метровой глубины, смяли орудие и уткнулись в стенку.
Требовалось срочно развернуться (крутнуться!), выскочить из окопа по въездной дорожке, но двигатель, бешено взревев, вдруг замолк. Стартер отчаянно звенел, но двигатель не заводился. Высота «тридцатьчетверки» — два с половиной метра, да еще под нами лежала смятая пушка. Башня торчала из окопа, как гриб в чистом поле.
Три «семидесятимиллиметровки» стояли в сотне метров. Одна была разбита, зато две других вели беглый огонь по наступающим танкам. Угол горизонтального обстрела этих пушек составлял шестьдесят градусов. Немцы могли, даже не разворачивая корпус орудия, достать нас поворотом ствола. А уж со ста метров они не промахнутся.
Самым паршивым в этой ситуации было то, что Рафаил окончательно растерялся. Он сумел запустить двигатель, крутнулся и снова уперся в другую сторону окопа. Пологую аппарель (выезд из капонира) завалило землей, но по ней можно было выбраться, давая сильный, ровный газ. Возможно, Гусейнов, сидевший в корпусе танка, чувствовал себя защищенным стенками окопа и не торопился подставляться под огонь.
— Рафик, сволочь, ослеп!
— Возьми правее!
Так кричали мы с заряжающим, одновременно наводя прицел на немецкое орудие. Ох, лучше бы их не трогать, пока застряли! «Тридцатьчетверка» из нашей роты остановилась и задымила, не доезжая до немецкой батареи. Стрелять было несподручно, ствол пришлось опустить до упора вниз. И все равно первый наш снаряд прошел выше. Второй смял угол щита и взорвался в воздухе, за окопом. В дымившейся «тридцатьчетверке» рванул боезапас. Мы выпускали один за другим осколочные снаряды, достали одну «семидесятипятку», зато вторая так закатила нам в боковину башни, что мы оглохли от мощного удара.
Гусейнов, не иначе как с перепугу, все же выбрался из окопа и полетел куда глаза глядят. Примчал он нас прямо в переулок, по которому отступали немцы. Мы успели выстрелить им вслед из пушки, разнести плетень, кто-то упал, остальные убежали. Я осмотрел след от снаряда. Болванка пропахала боковую часть башни, оставив борозду сантиметр глубиной. Словно кто-то ложкой провел по маслу и оставил закругленный след. Это какой же силы был удар, если размягчило броню! Меня прошиб пот. Опять повезло, но до бесконечности везти не может.
— Рафаил, ты доиграешься, — предупредил я. — Отсидеться хотел? Если бы в башню хорошо уделали, все бы накрылись. Понял?
— Понял?! — грозно кричал Вася Легостаев, поддерживая мое возмущение.
Рация и пулемет у Лаборанта действовали исправно, поэтому Вася чувствовал себя уверенно. Зато никак не мог прийти в себя механик Гусейнов. Возможно, он даже не понимал, что ему говорят.
В бой в тот день мы больше не вступали. Стреляли иногда по дальним целям, заправлялись горючим, получали боеприпасы. Ребята разбрелись за трофеями. Принесли всякой ерунды вроде губных гармошек, зажигалки, игральные цветные карты с голыми женщинами. Из продуктов нашли несколько банок консервов, которые тут же съели.
Не знаю, как в других местах Киева, но там, где находился наш батальон, жителей не было. Видимо, немцы выгнали их, чтобы не путались под ногами. Пробегали мимо две женщины с ребенком. Мы их окликнули, но они так припустили, что мгновенно исчезли за углом.
Взяли в плен двух немецких связистов, в длинных шинелях, касках, но без оружия. Оба вышли, держа в протянутых руках часы и сигареты. И то и другое ребята забрали, потом принесли из дома оставленные винтовки и подсумки. Как всегда наши спрашивали: «Ну что, Гитлер капут?» Один из связистов подтвердил, что «капут», а другой уныло пробормотал негромкую фразу, смысл которой я разобрал. Мол, Гитлеру еще не капут, а им точно скоро конец придет.
— К чему такие мысли? — спросил я по-немецки. — Для вас война кончилась. Расстреливать вас никто не собирается. Плен — не худший вариант.
Я кивнул на трупы немецких солдат. Связист тоже глянул на них.
— Считаете, господин офицер, что мы переживем русскую зиму? В Сталинграде выжил один пленный из десяти.
Я тогда не знал, что действительно по разным причинам смертность среди пленных, захваченных в Сталинграде, была высокой. Конечно, не девяносто процентов. Но половина обмороженных, пораженных дистрофией и различными болезнями солдат Паулюса до тепла не дожили. Нам об этом не сообщали, но немецкая пропаганда постаралась.
— Курорта не ждите, — ответил я. — Пахать будете как положено. Зато вернетесь к семьям. Вы хоть сейчас-то поняли, что войну Гитлер проиграл?
Один из пленных согласно закивал, а тот, с кем я вел беседу, ответил:
— Видимо, так. Быстрее бы все кончалось.
Это был не первый разговор с немецкими пленными, который я вел за время войны. Оба связиста
