Мы немного потоптались у входа, потом поговорили с ребятами из нашей танковой бригады. Они вели себя излишне развязно, мне не понравился их громкий смех и преувеличенное оживление при виде нас. Кроме того, они были выпивши, хотя и не так сильно, как два лейтенанта у входа.
— Ладно, пойдем посидим. — Я взял в руки инициативу, и мы пристроились на качающейся скамейке в уголке.
Посидели минут десяток, начали замерзать. Девушек было много, но и кавалеров хватало. В полутьме трудно было различить лица, и я боялся попасть в неловкое положение, нарвавшись на «старушку» лет за тридцать.
— Пошли выпьем, — не выдержал Слава Февралев.
Вышли из клуба и сделали по несколько глотков ледяного спирта. Закусили кусочками сахара. Сержант Кибалка набрал пригоршню снега, понюхал, выругался:
— Обоссали все!
Пошел искать снег почище, долго оттирал ладони. Потом вернулись в клуб. Я пригласил на танец девушку, но через пару минут убедился, что ей лет шестнадцать. Пробовал шутить, девчонка улыбалась, кивала, но, когда гармонист захлопнул меха своей потрепанной гармошки, я с облегчением вернулся на свое место. Кибалке тоже со знакомством не повезло. Девица оказалась слишком бойкой, разглядела сержантские нашивки и сообщила, что вообще-то она дружит со старшим лейтенантом, командиром роты.
— Чего ж ты со мной пошла танцевать? — спросил Кибалка.
— Мой что-то задерживается.
— Письмо, наверное, жене пишет, — не растерялся Леня.
— Он неженатый. Думаешь, если всякие небылицы сочинишь, я на тебя кинусь?
— Ладно, иди, жди своего капитан-майора. Его фамилия не Жопников, случайно?
И направился к нашей скамейке, которую мы уже успели нагреть. А несостоявшаяся подруга Кибалки крикнула вслед:
— Лебедев его фамилия. У него таких солдат, как ты, сто человек в подчинении.
В зале-амбаре заржали. Гармонист, хромой парнишка нашего возраста, попросил закурить. У нас имелась пачка «Беломора», которую экономить для дам уже не имело смысла. А когда хромой рассказал, что он воевал под Орлом и списан по инвалидности, мы немедленно предложили ему выпить. На этот раз выходить на улицу не стали. Гармонист объявил перерыв, и мы устроились в закутке на сцене. К нам присоединилась его подруга, и мы выпили фляжку впятером. Заметив наши кислые лица, она показала на девушек в бушлатах:
— Приглашайте их! Они на ремонте дороги работают. Девки хорошие, простые. Правда, в землянке живут. Ну, там придумаете что-нибудь.
Девушек было четверо. Мы с ними познакомились. К нашему удивлению, все четверо оказались из-под Астрахани. Как же вас в такую даль занесло?
— Весной в сорок втором в дорожную службу мобилизовали, — рассказывали они. — В Сталинграде работали. Когда бомбежки начались, в Саратов перебросили, а затем сюда.
— Так я же родом из Сталинграда, — обрадовался я. — Считай, земляки. Ну, что, продолжим знакомство где-нибудь все вместе?
— У нас землянка сырая, даже не разуешься, — ответила одна из девушек. — И теснотища.
— Ну, там хоть тепло? — уже обнимая ее за плечи, спросил Слава Февралев.
— Топим, печурка есть.
По дороге купили пару бутылок самогона и отправились к новым знакомым. Если клуб-амбар поразил меня дырявой крышей и клубами пара в морозном воздухе, то низкая землянка с втоптанными в растаявшую грязь сосновыми ветками оставила еще более гнетущее впечатление. Печку топила женщина лет сорока, ковыляющая на опухших ногах.
То, чего мы хотели, у нас не получилось. Слишком тесно было в землянке. Оставшаяся без кавалера девушка не давала нам уединиться (хоть в сторонке пообниматься!), истопница с больными ногами кашляла, а под сапогами хлюпала грязь. Девушкам было неловко за свое жилье. Объяснили, что раньше грязи не было, а теперь, когда протопили землянку — со стен течет и хвойная подстилка тонет.
В общем, хихикали и обжимались до утра, пели песни, а затем все вместе попили морковного чая с остатками сахара. Девчата отправились на работу, а мы в бригаду. Приглашали нас снова к себе, обещали навести порядок, тем более скоро Новый год. Несмотря на то что ночь не спали, ходили веселые, возбужденные. Делились друг с другом впечатлениями.
Через денек добыли досок, фанеры от ящиков, брезента, гвоздей. Договорились с саперами, они выделили плотника, подводу, и тот вместе с Кибалкой соорудил нары, двери, новый стол. С дальним прицелом сделали перегородку. Привезли бидон солярки, которая в селах использовалась как керосин. Чего-то в нее добавляли, чтобы меньше дымило, и заправляли лампы.
Встретить Новый год нам не удалось. Объявили, как и в любой праздник, повышенную готовность, и мы просидели ночь в машинах, время от времени прогревая двигатель. Через денек все же вырвались к подругам, потом наведывались еще несколько раз. Бабку-истопницу куда-то отсылали, а четвертая девушка под давлением подруг нам не мешала. Мы вместе встретили Рождество. Приходили и по одному, когда появлялась возможность вырваться.
На подарки девчатам, которые жили бедно, ушли все трофеи, нательные рубахи, фланель для портянок. Из фланели они шили белье, мастерили кофты с разноцветной тесьмой, а ушитые гимнастерки туго подпоясывали нарядными ремешками. Хотели нам понравиться.
А вообще, в освобожденных районах на людей тяжко было смотреть. Немцы жгли хаты со всем добром. Мужики и молодые парни ходили в штанах из мешковины. Возле брошенных позиций подбирали шинели, шапки, телогрейки, разодранные осколками, прожженные, все в крови. Стирали, обрезали, латали. А кровь трудно отмыть. Так и ходили с бурыми разводами и заштопанными дырками от пуль-осколков.
Женщины, конечно, за собой больше следили. Но тыл на них, как на лошадях, выезжал. Бревна, доски неподъемные таскали. Мы однажды в гости пришли. Да не в гости, а прямо скажу, «на блядки», веселые, выпившие. А одна из подруг лежит, одеялом накрытая. Рядом полотенце или тряпка, вся в крови. Надорвалась, кровь пошла. Разрешило ей начальство день отлежаться, а завтра снова на работу.
Врача бы! А где его найдешь? Посидели, пошептались, вместе хлебнули принесенного с собой спирта, остальное оставили для лечения. Какое уж там веселье! Предложили, может, что у санинструктора попросить. Девчонки отказывались, стеснялись, а потом одна сказала: «Ваты или бинтов попросите». Мы знали, для чего это нужно, и в тот же день Кибалка им штук пять индивидуальных пакетов принес. Бегом. Туда и обратно.
Мы тех подружек долго потом вспоминали. Мы их жалели, а они — нас. Вот такая любовь на войне была.
Выделили горючее и снаряды для занятий по боевой подготовке. Я учил ребят стрелять с ходу, делая остановки на три-четыре секунды. Это максимальное время, которое дадут нам немцы, а затем мы окажемся под прицелом. Поэтому надо срочно менять позицию. А вообще, боевые стрельбы из танковых орудий проводились редко. Их часто заменяли теоретическими приемами наводки или, того проще, стрельбой из пулеметов и личного оружия. Меньше хлопот, и не надо выпрашивать снаряды, которые больше нужны на фронте.
Я оставался всего лишь командиром взвода. Военная судьба не слишком двигала меня вверх по служебной лестнице. Возможно, взвод был моим потолком, но стрелять начиная с сентября сорок первого года мне довелось более чем достаточно. У меня был отличный заряжающий, я был уверен в Славе Февралеве, чему-то сумел научить и остальных танкистов.
На зачетных стрельбах мы взяли второе место в бригаде. Комбат Плотник и ротный Хлынов получили благодарности, взвод — четыре пачки папирос «Казбек». Успенский, проходя мимо, не преминул съязвить:
— Ну, стрелять ты не хуже любого сержанта научился. Непонятно, зачем три звездочки носишь?
Я молча отвернулся. Злая подковырка. Но в чем-то верная.
