взводе потерь пока не было.
Мы в основном были молодые, верили в победу, но скажу, что настроение у многих было подавленным. Немецкая авиация висела над головой, и ни одного нашего самолета! Но ведь сейчас не сорок первый год, фрицам дали хорошего пинка под Москвой, а мы снова отступаем. Километров сорок осталось до Дона и сотня с небольшим до Сталинграда.
Подвезли снаряды, горючее. Погрузка и продолжавшийся ремонт отвлекали от дурных мыслей.
Девятнадцатого июля нас подняли рано и сообщили, что немцы прорвались к Верхней Бузиновке. К месту прорыва срочно бросили все танки, которые могли собрать. Нам также выделили десантников из Орджоникидзевского военного училища.
Шли на скорости по пыльным степным дорогам с заряженными танковыми орудиями. У нас было задание ударить во фланг. Обойдя небольшой холм, мы увидели 5–6 короткоствольных немецких танков Т-3. К тому времени фрицы уже усовершенствовали часть этих «панцеров», усилили броню.
Нас было 8–9 танков, половина из них с 45-миллиметровками без прицелов. Используя численное преимущество, мы сразу пошли в атаку. Мой заряжающий едва успевал вбрасывать в казенник бронебойные снаряды. Большинство из нас не обладали опытом встречного танкового боя. И про стрельбу с коротких остановок забывали. Но решительности и злости хватало. Это вам, сволочи, не бомбежка с высоты, когда нам оставалось только прятаться!
Десант наш спрыгнул при первых же выстрелах. Я вел огонь через панораму ПТК-1. Танк, в который я целился, оставался невредимым. Тогда я приказал остановиться. Расстояние было небольшое, и после трех снарядов подряд немец задымил. Впрочем, не буду приписывать этого «панцера» своему экипажу. Вели беглый огонь все остальные машины.
Этот близкий ожесточенный бой закончился в нашу пользу. Дымили три немецких танка, остальные отступали. Чей-то снаряд (не иначе трехдюймовый) ударил в одну из немецких машин с такой силой, что, кувыркаясь, полетел прочь оторванный боковой люк. Машина крутнулась и, получив еще один снаряд, загорелась.
Немецкая пехота, двигающаяся следом, отступала. Мы увидели группу прямо перед собой и выпустили подряд несколько осколочных снарядов. Один раз приложились хорошо, свалились сразу два или три фрица. Но снаряды у нас кончались, и преследовать пехоту мы не рискнули.
Четыре немецких танка не то чтобы горели, а тлели, словно резина. Не знаю почему, но снаряды в них не сдетонировали. Не обращая внимания на дым, я полез в один из танков искать прицел. Прицел я нашел, даже сумел быстро его снять, но, как позже выяснилось, для наших орудий он не годился.
Вокруг машин лежали тела немецких танкистов в темных комбинезонах и небольших металлических шлемах. Почти никто из экипажа уйти не успел. Часть остались в дымящихся танках, остальных славяне перебили из пулеметов. Бой шел на небольшой дистанции, и спастись на открытом поле было трудно. Кроме танкистов насчитали десятка три убитых пехотинцев.
Я подошел к одному из них. Молодой парень, лет 18–20, такой же, как и мы. Осмотрели немецкие танки. С удовлетворением убедились, что не только «трехдюймовки», но и наши «сорокапятки» пробивали их броню. Впрочем, толщина ее оказалась небольшая, 20–30 миллиметров. Измолотили мы фрицев хорошо, на каждом танке по несколько пробоин.
Наши «тридцатьчетверки» оказались прочнее. Две машины были подбиты, но не сгорели. Их спешно ремонтировали. Погибли от осколков два танкиста. Броня Т-34 была хрупкая, и при сильном ударе разлетались мелкие осколки. Несколько человек получили ранения и контузии.
Мы чувствовали себя победителями. Вернулись на пункт сбора в Верхнюю Бузиновку, а большинство домов там догорают. Помню, уцелела каменная школа, в которой разместился медсанбат. Сюда стягивались части 166-й танковой бригады, подошла артиллерия, пехота, в том числе батальон курсантов из Орджоникидзе. Многие, как и мы, недавно из боя. Оживленно рассказывали эпизоды, показывали друг другу трофейное оружие. Легкораненые после перевязки оставались в строю.
Некоторые не верили, что наша неполная рота сожгла четыре немецких танка. Это подтвердили десантники и другие бойцы, видевшие бой. К нам подошел один из командиров с адъютантом.
— Вы из какой бригады? — спросил он.
— Из сороковой.
— Действительно, четыре танка уничтожили?
— Точно, — заверили мы.
— Ну, молодцы, ребята. Значит, можно фрицев бить?
— Еще как можно!
— Приведите себя в порядок, заправляйте машины. Обед повара уже сварили.
Я не хочу хвалиться теми небольшими удачами, которые достигали наши части. Все же немцы наступали по всему фронту и далеко не везде получали такой отпор. Слишком неравные были силы. Но скажу одно. Наши бригады, полки, даже отдельные роты в боях за Доном, на дальних подступах к Сталинграду, не дали Паулюсу победным маршем войти в Сталинград.
Теряя где четыре, а где и десяток танков, истощая в атаках моторизованные части и пехоту, наступление в Придонских степях замедлилось. Здесь я впервые услышал слово «слоеный пирог». На одних участках фрицы прорывались вперед, а позади упорно держали высоты или отдельные хутора наши войска.
Подходило подкрепление, не прекращались бои, и далеко не всегда верх удавалось держать немецким частям. Они выйдут к Волге 23 августа, то есть немцам придется еще месяц драться с нами, чтобы пройти 100 километров, а потом навсегда завязнуть в Сталинграде.
Такая была обстановка. Я терпеть не мог хвастливых статей в наших газетах, где говорилось, что немцев уничтожали легко и без счета. Но могу сказать как очевидец, участник боев на подступах к Сталинграду, что в степи за Доном мы снова сумели застопорить ход фашистской машины. К Волге армия Паулюса выйдет, неся ощутимые потери.
Если дела идут более-менее успешно, то всегда найдется командир. Наших восемь-девять танков единого командира не имели. В спешке не успели назначить. Но мы, три младших лейтенанта, друг с другом ладили и в начальство не рвались. Как говорится, каждый знал свой маневр, дрались решительно, поэтому и уничтожили четыре танка и около взвода немецкой пехоты. Кстати, нас обещали представить к орденам, переписали фамилии. Свой орден Красной Звезды я получу в 1951 году.
Итак, о новом командире. Фамилия его была Удалов. Политрук по званию (три медных кубика на петлицах), звезда на рукаве. Он прикатил к нам на мотоцикле, представился батальонным комиссаром и сообщил, что ему поручено взять команду над нашей ротой. Удалову было лет тридцать, по званию он являлся старшим, и мы, выполняя устав, подчинились. В принципе, командир хоть и не из боевых, он оказался расторопным. Обеспечил подвоз снарядов, горючего, питание танкистов и десантников.
Но для меня появление Удалова стало неприятной неожиданностью. Он занимал какую-то должность в училище, знал, что мой отец расстрелян как враг народа, и относился ко мне враждебно. Его появление едва не стоило мне жизни, хотя первые дни ничем своего отношения не показывал.
Мы занимались ремонтом техники, вели разведку группами по 2–3 танка. Не хватало горючего, снаряды тоже получали по счету. Нам приказали вырыть для танков капониры, чтобы в случае нужды использовать их как долговременные огневые точки.
Донская земля в конце июля стала твердой, как камень. Лопаты гнулись, а из-под лома летели искры. Меняясь, кое-как вырыли два капонира. Воду нам таскали сельские ребята. Жара, сухая пыль, пили ведрами холодную родниковую воду. Умотались до того, что решили — хватит двух капониров! Тем более нас часто посылали в разведку.
Двадцать второго и двадцать третьего июля произошли сразу несколько событий. К нам присоединилась часть нашей родной 40-й бригады, воевавшей на другом участке: пехотная рота, несколько пушек, обоз и помпотех бригады капитан Резник, деловой и грамотный командир.
Он сразу осмотрел наши танки, лично взял в свои руки ремонт. Мы сразу почувствовали себя увереннее. С прицелами Резник помочь не мог, зато отрегулировал двигатели, мы подтянули все крепления, гусеницы. Очень вовремя пришла подмога, потому что 23 июля нам пришлось отбивать сильную атаку. О ней я расскажу позже, а ночью 22 июля я едва не погиб. Эпизод этот до конца дней остался в памяти.
Метрах в восьмидесяти от наших танков стояла небольшая часть НКВД, или заградительный отряд.
