Начальник политотдела ласково похлопывал его по плечу, молодец, Виктор Васильевич, умеешь находить зажигательные слова для людей, проводить горячие комсомольские собрания. И в армейской газете печатались небольшие емкие статьи Воронкова с заголовками «Отомсти, боец!» или «Бить врага – это главное».
Но действительность ставила на пути к карьере неожиданные преграды. Однажды Воронкову с трудом удалось выбраться из попавшего в окружение полка. Две тысячи бойцов и командиров просто исчезли, пропали партийные документы и знамя. Когда политрук рассказывал о своих злоключениях, его несправедливо обидели:
– Ты бы бланки партбилетов догадался сжечь. Или спешил очень… жизнь свою спасал?
Затем прицепились к пустому случаю с беременной связисткой из штаба. Ее следовало демобилизовать, однако та знала шифры, и отпускать сотрудницу неизвестно куда особый отдел не соглашался. Воронкову, как отцу будущего ребенка, предложили узаконить отношения и найти для беременной женщины безопасное место в тылу. Виктор Васильевич лишь на минуту представил появление деревенской девки в ухоженной квартире родителей, реакцию образованной мамы и попытался выскользнуть из ситуации.
Вот тогда они и столкнулись с особистом Стрижаком. Майор припомнил ему трусливое бегство из окруженного полка, настроил против Воронкова начальство, и тот загремел на укрепление вновь созданной штрафной роты. Провожали с лицемерной торжественностью, роту называли штурмовой, там требовался энергичный политрук, который может повести за собой оступившихся людей. А в глазах читалось злорадство – понюхай, чем окопы пахнут.
Неважный запах имели окопы. Ворочаясь на соломенном матрасе, в углу грязной комнаты, Виктор Васильевич вспоминал обустроенный штабной быт. Ночью, выходя по нужде, надо было смотреть под ноги, иначе вляпаешься в свежую кучу. Штрафники, грубые и необразованные люди, ленились дойти до уборной и садились по нужде где попало. Не с кем было даже поговорить по душам. Командир роты Митрохин не разбирался ни в книгах, ни в музыке, а взводные лейтенанты умели только выкрикивать команды. Кормили безобразно: сплошная каша, липкий хлеб, вызывающий изжогу, вода вместо чая или компота. Однажды он намекнул Митрохину, что для руководства следовало бы готовить отдельно. Туповатый вояка поморгал и ответил:
– Нам с людьми в бой вместе идти. Значит, и жрать должны из одного котла.
Первая же атака обрушила на Воронкова чувство безысходности. Он видел, как трупы штрафников усеяли склоны холма. Люди падали, словно оловянные солдатики, оказывается, жизнь на передовой обесценивается до нуля. Не меньший страх вызывали тяжело раненные. Старшина Глухов безошибочно определял:
– Этот помрет… этот еще помучается.
– Что, и в госпитале не помогут?
– Кто же ему поможет? – усмехался выпивший старшина. – Брюхо пропорото, вон мочевой пузырь текет.
Неуместная пьяная веселость старшины раздражала. Неужели с такой же легкостью он будет тыкать в тяжело раненного Воронкова? Такого быть не может! Политрук не должен подставлять себя под пули, для этого существуют рядовые солдаты.
За прошедшие после атаки дни настроение политрука несколько улучшилось. Во-первых, его обещали снова взять в политотдел, во-вторых, Митрохин подготовил наградные листы, весьма скромные, но Виктору Васильевичу обещали вторую медаль «За отвагу», чего он очень добивался. Если над первой «Отвагой» посмеивались, то теперь награда будет получена заслуженно, можно смело проситься на прежнюю комсомольскую должность. Искупил старые грехи личной отвагой, что и отмечено медалью.
Стрижак облизнул сухие губы и ткнул пальцем в карту:
– Здесь неподалеку поселок Хулхута, надо глянуть, кто там, немцы или наши.
– Хулхута дальше, – возразил Митрохин, – а ближе всего Ханата. До нее километров пять.
– Могу сходить, – предложил Борис Ходырев, который на правах командира отделения сидел неподалеку от начальства.
– Большой поселок? – обернулся Стрижак.
– Десятка три домов, глянуть не на что. А вот озеро рядом с ним известное, охота хорошая.
– Ты здесь бывал?
– В командировке. Электричество проводили, а начальник участка меня на гусей брал.
– Это хорошо. Воронков, возьми Ходырева и шагай в Ханату.
– Вдвоем? – удивился политрук.
– Возьмите третьего для компании.
– Прямо сейчас идти?
– Нет, до вечера чухаться будем. Не забудьте фляги для воды и пожрать чего-нибудь принести.
Приказ показался Воронкову издевательским. Как все просто, сходи, разведай, доложи да еще воды принеси. Иди непонятно куда! Дурацкая разведка, идиотские названия – Хулхута, Ханата… А ведь сейчас день, вокруг открытая степь и враги. Шустрый командир отделения тем временем подозвал приятеля и поинтересовался у Стрижака, можно ли взять с собой трофейный пулемет.
– Не тяжело будет?
– Зато в случае чего отбиться сумеем.
– Ну-ну, действуй, орел, я на тебя надеюсь.
Виктор Васильевич с раздражением следил, как бойкий сержант обматывает вокруг пояса патронную ленту, забрасывает на плечо трофейный «МГ», а рядовой Межуев собирает в вещевые мешки фляги. Один мешок пришлось взять Воронкову. Фляги, в большинстве стеклянные, оказались тяжелыми. Политрук тихо высказал свое мнение Митрохину:
– Не разведка, а дурь сплошная.
– Зря ты автомат не почистил, – невпопад заметил капитан.
– Лучше послушай, что там гремит.
– Пушки стреляют, – глядя на северо-запад, определил Митрохин. – Обычное дело на войне. Хуже, когда тишина.
– В игрушки играем. Пулеметы, пушки…
– Иди, иди, – поторопил его ротный. – Стрижак того и гляди психанет.
– Пропади ты с ним пропадом!
Воронков со злостью плюнул и двинулся впереди своей маленькой группы. Смуглый, а может, просто чумазый сержант Ходырев шел следом. Рядовой штрафник Межуев, горе-разведчик, шагал с туго набитым вещмешком и винтовкой за плечом. Последние дни он не брился, рыжеватая щетина спуталась в редкую бородку, один ботинок был замотан телефонным проводом.
– Господи, вот убожество, – шептал политрук.
На северо-западе продолжало греметь.
Там доживала свой последний час противотанковая батарея. Артиллеристы неплохо встретили рано утром наступавшую вражескую колонну. Трехдюймовые орудия засыпали ее градом точных снарядов. Подбили легкий бронетранспортер и танк «Т-3». Пока вражеские машины разворачивались в боевой порядок, размолотили грузовик с солдатами. Это оказалась самая болезненная потеря. Снаряд разорвался позади кабины, убил, искалечил целое отделение, с трудом вытащили контуженого офицера.
Затем удача от артиллеристов отвернулась. Их накрыли минометным огнем, одну за другой разбили три пушки. Немцы сумели погасить и оттащить в безопасное место горевший танк. Командир штурмового отряда смотрел в бинокль на окутанные пылью русские позиции, где виднелись вспышки выстрелов. Одинокое орудие продолжало выпускать снаряд за снарядом.
Досадная получалась задержка. Вышел из строя танк, горел дозорный бронетранспортер, а вокруг обломков грузовика лежали тела немецких солдат. Заканчивались мины, пускать в лобовую атаку другие танки офицер не хотел. По его команде опытный командир тяжелого танка выпустил пять снарядов в то место, где пыльное облако рассекали вспышки.
Громоздкая русская трехдюймовка стояла исцарапанная осколками, от раскаленного ствола несло гарью. Полчаса назад командир батареи Бызин Саша отправил на артиллерийских упряжках раненых, теперь следовало спасаться уцелевшим людям. Нечем было взрывать пушки, с одной сняли замок, на второй
