Павел I

представлялись приезжие или по иным каким причинам имеющие вход за кавалергардов; там она удостаивала со многими разговаривать. В одиннадцать часов отворялись двери; первый выходил обер- гофмаршал с жезлом, за ним пажи, камер-пажи, камер-юнкеры, камергеры и кавалеры, по два в ряд; пред самою императрицею светлейший князь. Государыня всегда имела милый, привлекательный и веселый, небесный взгляд. Ежели были приезжие или отъезжающие, или благодарить ее за какую милость, но не имеющие входа в тронную, то представляемы были тут обер-камергером, и государыня жаловала целовать им ручку; за императрицею шел великий князь рядом с великою княгинею; за ними статс-дамы, камер- фрейлины и фрейлины по две в ряд. Тем же порядком государыня возвращалась во внутренние комнаты. Императрица кушала в час. Ежели кто хотел быть представлен великому князю и великой княгине, то представлялся на их половине в день, когда их высочества сами назначат. – Каждое воскресенье был при дворе бал или куртаг. На бал императрица выходила в таком же порядке, как и в церковь; перед залою представлялись дамы и целовали ее ручку. Бал всегда открывал великий князь с великою княгинею менуэтом; после них танцевали придворные и гвардии офицеры; из армейских ниже полковников не имели позволения; танцы продолжались: менуэты, польские и контрдансы. Дамы должны были быть в русских платьях, то есть особливого покроя парадных платьях, а для уменьшения роскоши был род женских мундиров по цветам, назначенным для губерний. Кавалеры все должны быть в башмаках; все дворянство имело право быть на оных балах, не исключая унтер-офицеров гвардии, только в дворянских мундирах. – Императрица игрывала в карты с чужестранными министрами или кому прикажет; для чего карты подавали тем по назначению камер-пажи; великий князь тоже играл за особливым столиком. Часа через два музыка переставала играть; государыня откланивалась и тем же порядком отходила во внутренние комнаты. После нее спешили все разъезжаться. – В новый год и еще до великого поста бывало несколько придворных маскарадов. Всякий имел право получить билет для входа в придворной конторе. Купечество имело свою залу, но обе залы имели между собою сообщение, и не запрещалось переходить из одной в другую. По желанию, могли быть в масках, но все должны были быть в маскарадных платьях: доминах, венецианах, капуцинах и проч. Императрица сама выходила маскированная, одна без свиты. В буфетах было всякого рода прохладительное питье и чай; ужин был только по приглашению обер-гофмаршала, человек на сорок в кавалерской зале. Гвардии офицер наряжался для принятия билетов; ежели кто приезжал в маске, должен был пред офицером маску снимать. Кто первый приезжал и кто последний уезжал, подавали государыне записку; она была любопытна знать весельчаков. Как балы, так и маскарады начинались в шесть часов, а маскарад оканчивался за полночь. – Один раз в неделю было собрание в эрмитаже, где иногда бывал и спектакль; туда приглашаемы были люди только известные; всякая церемония была изгнана; императрица, забыв, так сказать, свое величество, обходилась со всеми просто; были сделаны правила против этикета; кто забывал их, то должен был в наказание прочесть несколько стихов из „Телемахиды“, поэмы старинного сочинения Тредьяковского. – У великого князя по понедельникам были балы, а по субботам на Каменном острове, по особому его приглашению лично каждого чрез придворного его половины лакея; а сверх того наряжались по два гвардии офицера от каждого полка» (Энгельгардт. С. 237– 239).

121

«В покоях его достопримечательны были три комнаты: из которых в первой мог быть всяк, кто хотел; во вторую входили только знатные особы и находившиеся при нем главные чиновники. Он тут всякое утро, сидя на развалистых креслах, чесался и обыкновенно в сие время читал бумаги <…>. Никто перед ним не смел сесть, выключая разве самых именитых вельмож. Третья комната составляла его кабинет или спальню, куда никто, кроме самых близких к нему людей, не мог входить. Из ней по маленькой лестнице был ход во внутренние императрицыны покои» (Шишков. С. 8). О том, каков наглец был князь Платон Зубов, красноречиво свидетельствует один малодостоверный анекдот. Однажды во время обеда за столом шла общая оживленная беседа, в которой один Павел не участвовал. Екатерина, привлекая сына к разговору, спросила его, с чьим мнением он согласен. – «С мнением Платона Александровича», – ответил Павел. – «Разве я сказал какую-нибудь глупость?» – спросил Зубов (РС. 1876. Т. 17. С. 453). Вообще же отношения Павла с последним фаворитом матери были неприязненными. «Великий князь крайне враждебно настроен против Зубова. Он желает зримых подтверждений тому, что Зубов – не более чем подданный, а он – великий князь. Между тем Зубов всемогущ, а он – ничто» (Ф. В. Ростопчин – С. Р. Воронцову, 1 декабря 1793 // АкВ. Т. 8. Ч. 1. С. 83–84).

122

В конце концов домашние истерики привели к тому, что Нелидова стала просить у Екатерины освобождения от фрейлинских обязанностей и хотя не с первого раза, но все же получила разрешение и стала жить в Смольном монастыре. Но Павел скучал без нее и по его усильным просьбам она снова стала бывать у него. Однако в начале 1796 г. Павел увлекся другой фрейлиной – Н. Ф. Веригиной, невестой С. И. Плещеева. Видимо, он думал питать к ней те же рыцарские чувства, что и к Нелидовой, и после свадьбы Плещеева и Веригиной предоставил им достойные своего чувства апартаменты в Павловском и Гатчине. Вот тут уже Нелидова оскорбилась так же, как когда-то Мария Федоровна, и стала выговаривать Павлу, что он бесчестит свое имя и посягает на чужое счастье; Нелидова была убеждена в том, что внимание Павла к Веригиной – следствие интриги, затеянной турком Иваном (Кутайсовым). «Вы знаете нашего друга, – писала Нелидова кн. Александру Куракину в начале мая 1795 г. – Вы знаете, что едва новое чувство охватывает его сердце, оно овладевает всем его существом. Тогда все, что могло быть для него полезно, теряет значение и становится тем более неприятным, что совесть указывает ему всю подлость его поступка, и он забывается лишь следуя дальше по стезе зла <…>. Кутайсов, видя, что его повелитель доверен безупречно чистому лицу <т. е. Нелидовой>, поклялся перед теми, кого считает своими покровителями, <…> что он сумеет направить своего повелителя туда, куда он захочет <…>. И что же? Мое благоговение и неизбывная верность императрице, с которой я всегда хотела помирить великого князя, – эти столь естественные чувства стали ему подозрительны, и я потеряла возможность вступаться за кого-либо, не пробуждая в нем новых подозрений <…>. Тогда-то Кутайсов направил желание своего повелителя на то, чтобы приобрести иные привязанности, слишком далекие от той чистоты, которая соблюдалась в моих отношениях» (Нелидова – Куракину 5 мая 1796. С. 277–278). Кончилось тем, что с весны 1796 года Нелидова перестала появляться у Павла. Он выдержал характер несколько месяцев, но к осени заскучал и стал просить ее вернуться. Но даже когда он взошел на престол, примирение произошло не сразу – теперь уже Нелидова выдерживала характер, и только через два месяца после 7 ноября, после обильных благодеяний, сделанных ее родственникам, она вернулась, и ей были отведены особые покои в Зимнем дворце. – За исключением Нелидовой, большинство лиц, составлявших в конце 1780-х – первой половине 1790-х гг. павловско-гатчинское великокняжеское общество, т. е. лица, сопровождавшие великокняжескую чету на прогулках, готовивших совместно спектакли и участвовавших в прочих развлечениях (шахматы, жмурки, воланы), – это особы, равно дружественные и Павлу, и Марии Федоровне (некоторые еще со времени пребывания в свите графа и графини Северных). По мере того как Мария Федоровна предъявляла новые претензии к отношениям мужа с Нелидовой, и особенно после того, как она стала жаловаться на свою семейную участь Екатерине, почти все эти особы были поочередно заподозрены Павлом в тайном сговоре с женой и матерью и лишены права пребывания при его дворе. Кто-то лишался этого права навсегда, как мадам Бенкендорф или месье Лафермьер, кто-то, как Вадковский, Куракин и Плещеев, на время. Но так или иначе, к 1796 году около Павла не оставалось уже ни одного лица, которое он хоть раз не заподозрил бы в действиях против себя. Поэтому естественно, что он невольно начинал искать новых доверенных лиц, еще ни разу не заподозренных. В роли такого лица и оказалась девица Веригина.

– Из прочих новых лиц следует обратить внимание еще на одну персону, чьим рассказом мы воспользовались в начале книги и чьим рассказом завершим книгу. Это Федор Васильевич Ростопчин. Павел стал особенно уважать его после истории, случившейся летом 1794 г., за которую Ростопчин был выслан на год из Петербурга. История такова: «Согласно разрешению императрицы, данному камергерам, оставаться сколько им угодно в Царском Селе, они забросили свою службу у великого князя в Павловске, и вследствие этого Ростопчин, находившийся там, не мог никуда оттуда уехать. Выведенный из терпения этой особой ссылкой, он решился написать циркулярное письмо, довольно колкое, в форме вызова на дуэль всем своим коллегам. Это письмо было составлено так, чтобы осмеять каждого, разбирая подробно мотивы его небрежности. Все эти господа обиделись и пожелали драться с Ростопчиным <…>. – Эта история дошла