зажечь с помощью Тенсинга светильник. Верный друг, он так хотел, чтобы я поправился как можно скорей…
Вскоре из соседней деревни вызвали молодого пау — так называют в Бутане знахарей-колдунов, которые в отличие от лам лечат не молитвами, а традиционными снадобьями, унаследованными от добуддийской религии бон. Я ужасно обрадовался этому визиту — не потому, что верил в знахарское умение, а потому, что надеялся вызнать некоторые тайны.
Наука врачевания, сказали мне, зиждется на знании духов земли, воды и деревьев. Понятно, что мне не терпелось получить от пау подробности об этих волнующих персонажах.
Не будучи суеверным сверх меры, я все же отказался от услуг местного тсипа, официального оракула округа, который мог предсказать мою смерть или выздоровление. Бывают моменты, когда лучше не знать наверняка свою судьбу…
Я предпочел обратиться к аспирину и помолиться демонам в часовне, чтобы хворь, которую я подхватил, не оказалась пневмонией, проказой, тифом, холерой или каким-нибудь эндемическим заболеванием, от которых меня предостерегали родственники и знакомые. (В это самое время они сражались с куда более коварными европейскими простудами и гриппами.)
Когда мне стало чуть лучше, я счел необходимым засвидетельствовать почтение настоятелю крепостного монастыря. Это был очень старый и очень мудрый человек. Когда я склонился перед ним в поклоне и преподнес церемониальный шарф с последней авторучкой из запасов для одаривания официальных лиц, он предложил мне чашку чая.
Достопочтенный лама Лхунци недоверчиво повертел в руках прибор для письма и тут же отложил его, чтобы взять следующий подарок — отрез дивного шелка, который преподнес монах из соседнего монастыря. В дальнейшем из беседы мне удалось почерпнуть кое-какие интересные сведения об истории округа и житии наиболее известных лам. Один из них, например, прославился тем, что построил висячие металлические мосты — единственные в своем роде во всем Тибете и Бутане.
Дзонг Лхунци представляет собой форпост бутанской цивилизации среди дикой природы. Однако, несмотря на суровый военный облик крепости, внутри ее нашлось место для нескольких прелестных часовенок с позолоченными фресками, сверкавшими в мигающем отблеске жирников.
Как и во всех дзонгах, здесь по двору бродил свой закованный преступник. Этот молодой человек изобрел хитроумную систему, позволявшую ему не только передвигаться, но даже бегать с железной штангой между щиколотками. Он подвязал ее веревкой и подтягивал кверху руками.
Оба дня лил дождь. Он не смог погасить энтузиазма лучников и болельщиков, но нисколько не улучшил моего самочувствия: правила вежливости обязывали меня сидеть несколько часов на почетном месте рядом с рамджамом (место, должен сказать, не самое комфортабельное, ибо оно помещалось в непосредственной близости от мишени). Я провожал взором каждую летящую стрелу, с минуты на минуту ожидая, что превращусь в подушечку для булавок, но в последнее мгновение стрелы почему-то проносились мимо и вонзались в цель.
Мои веселые бумтангские носильщики хорошенько отдохнули и двинулись в обратный путь, распевая во все горло. Это были настоящие друзья…
По странному совпадению в тот же день из крепости Таши-Янцзи, следующего пункта моего маршрута, прибыл караван из десятка мулов под водительством молодого человека и подростка лет четырнадцати.
Благодаря помощи рамджама и магическому действию моего кашага я заключил с главой каравана устный договор, согласно которому он брался отвезти меня с изрядно отощавшим за время путешествия багажом в Ташиганг — конечный пункт следования. До него было всего семь дней и два перевала, в том числе Донгла на высоте 3750 метров (по данным Пембертона). Боюсь, что подробное описание наших пеших хождений уже порядком утомило читателя. Но для истории уточню, что в ту неделю сентября 1968 года в Бутане, Ассаме и Западном Бенгале выпало рекордное количество осадков, даже при том, что в Ассаме их обычно выпадает больше, чем в любом другом месте земного шара… В течение семи дней на рассказчика пролилось не менее влаги, чем на праотца Ноя, уплывшего на ковчеге и оставившего прочую публику тонуть.
С тем чтобы развеять скептицизм читателя, могу сослаться на сообщения газет о том, что на упомянутой неделе в Ассаме смыло все железные дороги. А снесли их вздувшиеся реки, пронесшиеся до этого через Бутан. В штате Западный Бенгал было объявлено чрезвычайное положение.
Дорога на Тхимпху обрушилась в сорока пяти местах; мост в Вангдупотранге, простоявший четыре века, исчез; оба новых моста в Тхимпху рухнули, а фундамент дзонга оказался под угрозой размыва.
В Индии пострадал знаменитый «Мост коронации» под Дарджилингом (возле западной границы Бутана), шедевр инженерного искусства, через который проходил единственный путь между Сиккимом и остальной Индией; до этого он блестяще выстоял против более пятидесяти муссонов. Джалпайгуру превратился в остров.
На два месяца Бутан оказался отрезанным от остального мира, дорожное сообщение было прервано; названия глухих деревень штатов Западный Бенгал и Ассам появились на первых страницах газет всего мира.
А я в это время карабкался на перевал Донгла. Четыре дня я брел по колено в жидкой грязи, потеряв свои сапоги и добрую часть снаряжения. Мулы увязали настолько, что приходилось руками вытаскивать их копыта из холодного «бетона». Чего я до сих пор не могу уразуметь, — это как почти вертикальный склон горы мог превратиться в болото!
Ночевать приходилось в насквозь промокшем спальном мешке. Иногда палатка просто плыла по грязевому морю. Но сон отгоняли тысячи блох, которых я прихватил с собой в хижине невдалеке от перевала; они накидывались на меня с завидной неутомимостью.
А тропа забирала все круче вверх. Пересекли тридцатиметровый мост из натянутых волокон бамбука — уход за ним требует постоянного присутствия двоих человек, по одному на каждой стороне. Перекрученные бамбуковые тросы не заслуживали ни малейшего доверия и жутко раскачивались над пропастью, но иного выхода не было. Мы чуть не потеряли на этой эквилибристике двух мулов, которые, забыв все правила игры, ринулись вдруг вместе на мост и пали на колени точно на середине. Пока мы выручали животных, бешеный поток под нами гостеприимно пускал пену…
Нечего было и мечтать сесть на мулов — они и так едва брели. Я не уставал так за всю свою жизнь и никогда не был так близок к ощущению, что смерть наступит с минуты на минуту. Тем самым я оправдал бы мрачные предчувствия, посетившие меня в Тхимпху.
Во всем этом не было ни капли героизма. Дорога просто означала борьбу за жизнь, и я шел, падал, отрывая от себя кровососов, и шел дальше, давясь кашлем.
Так продолжалось до вершины Донгла. Так было и на следующем перевале, покрытом зарослями дикого ревеня. Изумив своих спутников, я накинулся на него, как на черную икру. Они сказали, что я еще пожалею об этом.
Но хуже мне не стало, возможно, потому, что хуже себя чувствовать было нельзя. Тенсинг в ужасе закатывал глаза при мысли о том, что я умру у него на руках.
В общем, я думаю, излишне объяснять, что в таких условиях неделя тянется гораздо дольше семи дней и семи ночей, особенно когда позади остались тридцать дней пути по высочайшим в мире горам.
Не надо также, я полагаю, обосновывать, почему все это время из головы у меня не выходили реактивные самолеты, спортивные автомобили, спальные вагоны компании Кука и прочие аксессуары, с помощью которых в других местах планеты люди переносятся за сотни километров с книжкой на коленях.
Я часто возвращался мыслью к пляскам смерти, которые видел в Тонгсе; сейчас они обретали совершенно особый смысл. И тем не менее, несмотря на хворь, я с любопытством обозревал расстилавшиеся вокруг затопленные пространства. Трехэтажные дома Центрального и Западного Бутана остались за хребтом. Мы вошли в край одноэтажных домиков, прилепившихся к краям глубоких каньонов. Крестьяне здесь занимаются подсечно-огневым земледелием: выжигают участки леса и сеют на удобренной золой земле.
Преодолев последний перевал, мы вышли к Таши-Янцзи, маленькому дзонгу, в котором не было даже
