лошадью.
— А есть к ней седло? — спросил я.
— Нет.
При этом было добавлено, что седло можно попытаться раздобыть в пути. На пони явно ни разу не садились; я не решился играть в ковбоев, а попросил попробовать паренька.
— Сами пробуйте, — буркнул тот.
Я рассердился:
— Найдите тогда другую лошадь!
Парень ответил, что ничего не выйдет: все лошади отправлены на пастбище высоко в горы.
Я не боялся ходьбы (слава богу, опыт уже достаточный), но шагать без страховки — верховой лошади или на крайний случай мула — было страшновато. Пять, а то и все шесть дней продлится путь до Лхунци, следующей крепости за перевалом. А перевал этот, судя по описаниям, выше всех, что встречались нам до сих пор.
Пришлось отправиться в дзонг на прием к властителю закона.
— Мне нужна верховая лошадь, — твердо заявил я.
Тримпон в ответ улыбнулся, напомнив мне Пасанга — несговорчивого управителя гостевого дома в Тхимпху. Зная, что только гнев короля заставит действовать местного владыку, я, чеканя слова, сказал, что король распорядился оказать мне всю необходимую помощь.
Тримпона это нисколько не тронуло. Паренек из моей компании, видя, что высшая власть не реагирует, злорадно заухмылялся. Я набрал побольше воздуха и добавил, что не двинусь с места, пока мне не найдут верховую лошадь.
— Дайте по крайней мере мула, — подсказал я. В дзонге я видел несколько крепких животных.
— Это королевские мулы, — с почтением произнес тримпон. Иными словами, неприкосновенные.
— Попробую организовать вам что-нибудь завтра, — пообещал он наконец. Я вышел в полной уверенности, что он не ударит палец о палец.
Так оно и вышло. Утром, когда я пришел к властителю закона, он потягивал пиво с высоким молодым мужчиной. Это оказался рамджам округа, который мне предстояло пересечь по пути на восток. Пиво несколько успокоило гнев, и мы сговорились, что я возьму пони рамджама. Он отправится с нами пешком и в первом селении достанет лошадь.
Удовлетворенный, я велел Тенсингу выступать, а сам остался в компании, решив что несколько кружек не повредят. Время, конечно, было не самое подходящее для возлияний: солнце едва встало из-за гор и полдолины еще лежало в фиолетовом тумане…
Когда мы достаточно заправились, рамджам изменил свое мнение по части удовольствий от пешей ходьбы и взял одну из королевских лошадей. Часам к десяти мы уже ехали шагом по тропе, а за нами бежал слуга.
Возле священного леса я попросил остановиться: хотелось сделать несколько снимков бумажной мельницы, которую я посетил накануне. Это была низенькая, сплетенная из бамбука хижина. Двое крестьян выполняли здесь повинность, готовя бумажную массу.
Выделкой бумаги занимаются во всех крупных крепостях Бутана, и это ремесло требует высокой квалификации. В Бумтанге производится большая часть бумаги, на которой не только в Бутане, но и за границей печатают с деревянных матриц священные тексты и трактаты. Бумага слегка бежевая, шелковистая на ощупь, хотя и с пятнами. В Европе мы еще долго царапали бы на выделанных ослиных шкурах, если бы много веков назад в Бутане не сделали первую бумагу из древесной пульпы.
Местный сорт изготовляют из коры низенького дерева, в обилии растущего на окрестных холмах. Содранную кору вымачивают в горном ручье. Затем отделяют внешнюю темную корку. Очищенную кору варят в больших чанах, добавляя в воду золу, порошок обожженной глины, известь и пепел для отбеливания. Вываренная кора превращается в тягучую массу, которую отбивают деревянными колотушками и вываливают в кадку с водой.
Сидя над кадкой и помешивая содержимое широкими деревянными лопатами, бумажных дел мастера вытаскивают затем тонкие слои пульпы с помощью квадратного решета, похожего на китайские шторы из сшитых бамбуковых дранок.
Пульпу раскатывают тонким слоем на деревянной доске: каждая страница бумажного пюре покрывается затем новым слоем и так далее до тех пор, пока примерно тридцать страниц не окажутся собранными в один квадратный блок, который придавливают тяжелыми камнями. Пресс выжимает из пульпы оставшуюся воду, и после просушки получается не единый «кирпич», а стопка готовой бумаги — тонкие листики ее легко разлипаются.
Бутанская бумага помимо всех других качеств не подвержена действию насекомых, так как кора, используемая в качестве сырья, содержит инсектицидные вещества.
Стопы готовой бумаги отправляют в монастыри и канцелярии Бутана. В разных местах с ней обращаются по-разному: разрезают на листы нужного формата, наносят глянец трением о камень, окрашивают в черный или темно-синий цвет, с тем чтобы можно было затем писать золотой и серебряной тушью. По большей части бумагу режут на полосы шириной семь с половиной сантиметров и печатают на обеих сторонах с деревянных матриц, обмазывая их смесью масла и копоти.
Оставив бумажную фабрику, мы поскакали через гречишное поле к берегу реки, разрезавшей долину пополам. Арочный мост имел высоту около 25 метров. Перил и ограждений на нем не было, и я удивился, с какой легкостью лошади перешли на ту сторону, нисколько не пугаясь ревущего внизу потока.
К Ташигангу, последнему пункту моего назначения на востоке страны, вели два маршрута. Один легкий — через форт Монгар — занял бы девять дней. Решено было идти вторым путем, северным, через изолированные форты Лхунци и Таши-Янцзи. Меня предупредили, что это очень опасная дорога, самая опасная во всем Бутане.
Чтобы добраться до Лхунци, придется одолеть перевал Рутола на высоте 3600 метров. Затем на отрезке до Таши-Япцзи будут еще два столь же высоких гребня, и, если все пойдет гладко, через 30 дней я доберусь до Ташиганга.
Итак, мы свернули с торной дороги и поехали по серпантину, который взбирался по крутому восточному склону джакарской долины. Вскоре, однако, пришлось слезть вопреки тибетской поговорке, гласящей: «Лошадь, которая не может довезти мужчину до вершины, не лошадь». (Другая пословица звучит так: «Мужчина, который остается в седле, спускаясь с горы, не мужчина».)
Понадобился час, чтобы достичь хребта, отделявшего нас от высокогорной Долины Ста Тысяч Долин. По ней были рассеяны группы домиков в окружении гречишных полей, сосновых рощиц и пастбищ. При входе в долину виднелось королевское имение Ургьенчулинг — владение мужа сестры короля. Местные жители платят налоги Джакарскому дзонгу и королевскому имению.
После перевала молодой рамджам стал словоохотлив и принялся рассказывать, какие налоги вносят натурой: хлеб, гречиху, дрова, копоть, бумажную кору, золу… Вскоре мы нагнали носильщиков; они встретили нас шуточками, хотя увесистый груз за плечами был способен согнать улыбки и с более мужественных лиц, чем у них.
Туман исчез. Солнце сверкало на острых вершинах, со всех сторон окружавших долину; впереди высился покрытый волнующим таинственным лесом хребет. На севере можно было различить заснеженные пики.
Появление рамджама возле деревни вызвало оживление. Несколько человек вышли к дороге с глиняными и серебряными кружками. Я не стал отказываться от согревающего напитка. Крестьяне тем временем объясняли рамджаму, почему они опоздали с уплатой налогов в этом году, жаловались на плохой урожай. Большинство крестьян здесь были треба.
В деревне удалось купить яиц. Рамджам продолжал усердно поглощать пиво, пока мы устраивались на ночь в большом доме на заросшем травой берегу реки.
Рамджам сдержал свое слово и наутро раздобыл мне доброго коня. Наша группа увеличилась еще на двух человек — молодая пара попросила разрешения присоединиться к каравану, чтобы одним не подниматься на грозный перевал Рутола.
В шесть утра сделали маленькую остановку в монастыре, который, казалось, висел на крутом берегу
