Он вдохнул соленый воздух и присел на песчаный холмик. Откуда-то сзади подул ветерок, и верхушка волны рассыпалась брызгами.
— Я никогда не думала, что буду растить детей в городе, я сама не так росла, — напомнила я, сев рядом с ним, но не слишком близко. — Я бы и рада была жить здесь, но работа держит нас в городе.
— Значит, надо это компенсировать.
— Ну, я же вас наняла.
— Просто напряжение городской жизни не дает детям жить счастливо. И матерям тоже.
— Вы меня, конечно, извините, но что вы знаете о матерях нашего круга?
— Вообще-то я с ними часто общаюсь, когда забираю детей, вожу их в гости, в парк. Они многое мне рассказывают. Они не воспринимают меня как прислугу, вроде Иветты или Каролины. Они часто мне исповедуются, и это довольно забавно.
— И что они говорят?
— Ну, сначала они вроде как хотят проверить, зачем парню такая работа. Когда они с этим разберутся и выяснят, что я работаю над проектом для государственных школ, они очень быстро расслабляются. И начинают разговаривать. Они говорят о мужьях, о том, как они их ненавидят, как их вечно не бывает дома. Все эти «соломенные вдовы» с Уолл-стрит! Я просто слушаю, чтобы они почувствовали, что кого-то волнуют все эти глупости, из-за которых они так нервничают. Одна меня спросила, серьезно так, «как мужчину», нормально ли, по моему мнению, что подрядчик хочет сто тридцать семь тысяч долларов за ремонт гардеробной ее мужа.
— Да, это, должно быть, шокирует. Такие суммы…
— Не просто шокирует. Вас не беспокоит, что ваши дети общаются с этими семьями? — Его волосы от ветра легли на лицо, пара прядей попала в рот, и мне захотелось убрать их. Господи, я что, как Мэри Кей Летурно, та учительница, что переспала со своим тринадцатилетним учеником-самоанцем, отсидела в тюрьме и потом вышла за него замуж? Но потом я вспомнила, что Питер взрослый мужчина ста восьмидесяти сантиметров ростом и всего на шесть лет меня младше.
— Ну да, но я стараюсь поддерживать правильные взгляды в нашем доме.
— Но вы не можете противостоять тому, что они видят. Я вчера водил Дилана к Гинзбергам поиграть, и там мать обрабатывала дом, как спортивную машину.
— Что?
— У миссис Гинзберг две женщины в белой форме и один мужчина в рубашке с галстуком протирали щели по краю окон ватными палочками. Думаете, это нормальное место для детских игр?
— Нет, не думаю.
— А в комнате мальчика шикарные бело-голубые простыни с его инициалами и подушки с оборочками, книги расставлены по алфавиту, а футболки отглажены и лежат в ящиках. Кто вообще гладит футболки?
— Не знаю, мы не гладим. — Я словно оправдывалась.
— И сколько стоят эти простыни? Я вас давно собирался спросить.
— Я не знаю.
— Знаете. У вас такие же.
— Не скажу.
— Тогда я увольняюсь. — Он встал и собрался уходить.
— Да перестаньте вы! Сядьте! Да, они дорогие.
— Это просто безумие. Для детской-то спальни…
— У Дилана футбольные простыни из «Поттери барн».
— Ну да, конечно, такая большая разница! У вас, мам, вся жизнь уходит на то, чтобы поддерживать одно, организовывать другое, планировать третье. Вроде ваших фантазий об электронном расписании с цветовым кодом.
Мне не нравилось, что он сравнивал меня с плаксивыми мамашами с детской площадки.
— У меня не так уж много общего с этими женщинами.
— Да неужели?
— Представьте себе, да, Питер. А что, вы не согласны?
— Я замечаю мелочи. Я вообще хорошо справляюсь с деталями, поэтому я хороший программист. — Он выглядел так мило, когда дразнил меня.
— И что же вы замечаете?
— Я вижу, как ваше поведение меняется рядом с ними. Вы просто становитесь сама на себя не похожей.
— Питер, они — другая человеческая разновидность. — Он начал насвистывать. — Вы шутите, да? Разве по мне не заметно, что я из Миннесоты, и как мне трудно свыкнуться с этой жизнью?
Он сдвинул темные очки на нос и уставился на меня с непроницаемым лицом.
— Я не зациклена на покупке одежды, Питер, и на всех глупостях, о которых беспокоятся эти женщины. Вы же это видите, да? — Кажется, я уже умоляла его.
Он слегка толкнул меня плечом.
— Может, вы умнее и у вас есть карьера, но вас это тоже задело, даже очень. С моей точки зрения, во всяком случае.
Черт, а ведь это больно.
— А вы как тогда живете? Гуляете с друзьями? С подружкой?
— Что?
— Хватит говорить обо мне. Давайте уж тогда перейдем на вас.
— У меня сейчас нет девушки. И если вам так уж обязательно знать, я уехал: из Колорадо по причине разрыва со своей прежней девушкой. Я не спешу завязывать новые отношения. И да, я тусуюсь с друзьями в Бруклине, но и в Манхэттене. И кстати, они куда интереснее ваших знакомых мамаш, — Он вскочил на ноги и побежал: за собакой.
— Кэтрин не такая! — крикнула я ему вслед, но он уже направлялся к машине.
На обратном пути мы оба погрузились в свои мысли, но примерно через час я не выдержала и спросила:
— Ну ладно, дайте мне еще один пример. Что-нибудь в моем поведении, что напоминает светскую даму из Квартала.
Он улыбнулся своей убойной улыбкой и почесал подбородок, а потом усмехнулся.
— Ага, есть пример.
— Какой? — Мне было не по себе.
— Ваши леопардовые подушки.
— Мои что?
— Ваши леопардовые подушки. В каждой чертовой квартире на большом диване в гостиной лежат совершенно одинаковые леопардовые подушки, где-то двадцать на тридцать сантиметров, с нарядными шелковыми кисточками. Две подушки, по обоим концам дивана, поверх других, тоже дорогущих на вид подушек.
Мне стало неуютно. Он продолжал.
— Каждый раз, когда кто-то приходит в дом, вы сразу идете к этим двум подушечкам и как следует их взбиваете, прежде чем открыть дверь. Меня это ужасно забавляет.
Этот парень, словно наблюдательное устройство ЦРУ, вышел именно на тот предмет, который втянул меня в этот мир много лет назад. И он был прав: эти леопардовые подушки действительно были символом. Метафорой этой жизни. Я помню, как впервые зашла в гости к Сюзанне, зная, что мне далеко до ее класса и стиля. Я говорила себе, что мне все равно, хотя на самом деле, конечно, мне было не совсем все равно. Естественно, я хотела, чтобы друзья Филипа, этот замкнутый инцестуозный мирок богатых людей, меня приняли.
Я хотела быть такой, как она, но знала, что по природе своей я этого не сумею. Я села на ее диван и взяла в руки лежавшую рядом мягкую подушечку: я разглаживала пальцами мягкий бархат, обводила желтые и коричневые разводы, подергивала желтые шелковые кисточки, теребила изящное плетение по краям. Я хотела точно такую же подушку. От нее так и веяло деньгами, стилем, уровнем жизни.
