твердого, гладкого материала. Еще несколько секунд спуска, от которого у нас уже начинала кружиться голова, и мы соскользнули по пологому склону, идущему вдоль боковой стены. Проехали еще несколько метров, смещаясь к оси помещения, и остановились.
Над нами возносился гладкий, вертикальный колодец, без следа каких-либо конструкций, коридоров или хотя бы малейших неровностей. Единственным элементом, нарушающим гармонию этого огромного полого цилиндра, был спиральный спуск, начинающийся примерно на половине высоты шахты. Все это создавало впечатление какого-то искусственного гравитационного поля, туннеля для испытаний или же некоего полигона, предназначенного для исследований, проводить которые на поверхности планеты было нельзя.
Я направил лучи прожекторов на облицовочные плиты, которыми была вымощена плоская поверхность дна. Сплошная скала, не дающая никакого отблеска, поглощающая свет, словно черный опал. Легко себе представить размер фундаментов, таящихся под всем этим колосом. Но пути, ведущего на более глубокие уровни, не было.
Я поднял прожектора и начал исследовать поверхность стен. Медленно, метр за метром, я продвигался по отдельным фрагментам спускной спирали, пятна света ползли вверх и падали, каждый раз натыкаясь на стеклистый, сплошной монолит. Таким образом я уже описал один полукруг и невольно начал смиряться с мыслью, что нам придется возвращаться, оставшись ни с чем, той же самой дорогой, что привела нас сюда. Потом заметил какое-то движение в том месте, где основание переходило в вертикальную крутизну. Нацелился светом на ту точку и остановил башенку.
В стене начало вырисовываться прямоугольное отверстие с шириной около пяти метров и высотой примерно одного этажа. На плитах пола замерцала широкая, светлая полоса. Отверстие увеличивалось, запирающий его люк (или что там вместо него было), вертикально смещался вверх, образуя над поверхностью дна постоянно растущий проем. Он был уже достаточно велик, чтобы показать нам перспективу просторного освещенного коридора.
Я чуть отвернул башенку. Крышка люка тотчас же замерла, словно в нерешительности, потом крайне медленно, будто бы с нежеланием, начала бесшумно опускаться.
– Фотоэлемент, – заметил Рива.
– Ага, – согласился я. – Самый элементарненький.
Не скажу, чтобы было противно обнаружить здесь, в глубинах этого до крайности чуждого объекта механизм, известный любому земному ребенку.
Свет вернулся на очертания прохода, от которого оставалась уже только узкая полоса. Крышка люка послушно поползла обратно наверх.
Мы немного выждали, чтобы механизм, замыкающий выход из тоннеля, сделал свое дело до конца, а потом медленно тронулись вперед. Сразу же перед входом я опять остановился.
Перед нами открылась прямая, как струна, перспектива удобного тоннеля. Стены его испускали светлое, мягкое сияние. Под потолком бежали гирлянды тоненьких проводов, местами уходили в массивные плоские коробки, встроенные в стены, кое-где разбегались, кольцами оплетая невидимые трубы. Это повторялось через регулярные интервалы, вплоть до того места, где в нескольких сотнях метров от нас туннель уходил вниз и раздваивался, обтекая замыкающий его копьеподобным выступом клинообразный столб.
Я проверил реакцию автоматов наводки на программу, которую мы не меняли с нашей последней остановки, и перевалил машину через несуществующий порог. Люк, закрывающий позади нас проход в шахту, немедленно опустился, образуя единое целое для глаза с прилегающими к нему стенами.
Неожиданно в кабине воцарилась тишина.
– Наших здесь не было, – проронил Рива.
За последние часы мы привыкли к предостерегающему сигналу гейгера. Когда он замолчал, мы восприняли это как новый сигнал, на этот раз мобилизующий к тому, чтобы восстановить в памяти все то, что мы увидели и пережили, пересеча границу системы Альфы.
Мы двигались по центру коридора, следя за тем, чтобы не зацепиться выступающими конструкциями башенки за это коробки с усилителями или коммуникаторами, в которых скрывались тонкие как струны, блестящие провода.
– Было бы неплохо осмотреться здесь повнимательнее, – неожиданно сказал Рива.
Я осмотрелся.
– Там, в шахте, – сделал он движение головой.
Я понял, что он думает о передатчиках, о той проекционной аппаратуре, которая делала возможным создание объемных изображений, вроде того пейзажа цветущей долины с молчаливым городом посреди.
– Головидение, – отозвался я.
– Что-то в этом духе, – согласился он. – В любом случае, на это стоило бы полюбопытствовать.
Конечно же, полюбопытствовать стоило бы, и не только на проекторы. Но мы не были контактной экспедицией. Так я ему и сказал.
– Знаю, – коротко бросил он и замолчал.
Перед нами росла выпирающая острым углом преграда. Коридор здесь раздваивался и плавно уходил вниз, двумя почти одинаковыми ответвлениями. Я выбрал левое. Впрочем, это оказалось безразлично, так как через несколько сотен метров спуска перед нами открылась обширная, прямоугольная камера, уступающая размерами диаметру шахты, но все-таки достаточно большая, чтобы в нем разместились, к примеру, стартовое поле небольшой сателлитарной базы. Чуть дальше в нее входило и другое ответвление коридора.
Этот зал не был пуст. Во всяком случае, не настолько пуст, как дно того гигантского колодца. Правда, конструкции и устройства производили впечатление кукольной мебели в сравнении с размером помещения, но все-таки это были конструкции, к тому же имелась и управляющая аппаратура в виде расположенных вдоль стен гладких, трапециеидальных пультов. На них поблескивали разноцветные огоньки, приводя на ум лампочки индикаторов.
Однако когда мы подъехали поближе, оказалось, что лампочек там нет в помине. Поверхность пультов была гладкой словно стекло. Никаких рамок, шкал, датчиков, никаких кнопок или другого типа манипуляторов. Разноцветные лучики света вырывались словно бы из кристалликов, утопленных в поверхности пульта, преломляющего лучики под разными углами. Примерно метром выше верхнего края пультов шла огибающая помещение по всей длине светящаяся голубая полоса. И опять мне в голову пришел экран.
– Что это такое? – неожиданно услышал я голос Ривы. В нем прозвучало словно бы недоверие и, как мне показалось, тревога. Я повернулся в его сторону. Он сидел, низко склонившись, всматриваясь в противоположный угол зала. Я последовал за его взглядом и невольно стиснул руки на управлении. Немного погодя мы уже стояли над хорошо нам знакомым предметом.
– Второй, – пробормотал я. – Третий, – тут же поправился я про себя. Вспомнил куклу, висящую в шлюзе «Гелиоса».
Это был всего лишь скафандр. А не человек. Но скафандр этот принадлежал человеку. По крайней мере, до недавнего времени.
Мы молча разглядывали провода карманного анализатора, выдранного из рукава в лихорадочной поспешности. Крепление было аккуратно перерезанным словно бы одним потоком лучей, отошедший верхний слой показывал уничтоженные контуры. Шлема не было, но оставшиеся от него держатели носили следы механических повреждений, словно кто-то длительное время колотил по ним старинным кузнечным молотком.
– Все же были, – заметил я.
Рива посмотрел на меня непонимающе.
Я пожал плечами:
– Ты не угадал. Наши были не только там, на поверхности...
Он какое-то время разглядывал меня, словно ожидая, что я еще скажу, потом неторопливо отвернулся и уставился на индикаторы своего анализатора.
