Сначала мне показалось, что в помещении становится светлее. Я скользнул взглядом по стене и набрался уверенности. Мои глаза упали на светящиеся полосы, которые я мысленно сравнивал с экранами. Это не могло быть иллюзией. Они уже не светились, а сияли резким, ослепительным огнем. Я повернул голову и застыл неподвижно.
Стены зала расступались, перед нами снова оказалось открытое пространство, накрытое небом, по которому плыли облака. Посреди равнины опять вырастал город.
– Кошмар, – бросил Рива.
Но это не было кошмаром. А если и так, то кошмаром из некой давно забытой лекции по истории. Истории Земли.
Я повернул башенку и увеличил изображение. На экранах показался фрагмент центральной части города.
Ужас. Только подобное слово могло передать поразительный смысл зрелища, которым нас на этот раз угостили.
Увеличение было вне сравнения большим, чем тогда, когда мы наблюдали ажурные конструкции, висящие над разноцветным лугом. В очертаниях домов, улиц, автомобилей и силуэтов четко проступали контуры мельчайших подробностей.
Это был один огромный, многоэтажный муравейник, механический и людской. Сбившиеся, сгрудившиеся толпы людей и автомобилей пробивались по более широким и более узким улицам с неописуемым грохотом и не скрываемой взаимной враждебностью. Широкие стеклянные двери домов, магазинов и правительственных зданий не замыкались ни на мгновение, в них бурлили направляющиеся в разные стороны толпы людей, поглощенных, как можно было судить, одним единственным стремлением: опередить других. Прямо над тротуарами перемигивались резкими, ослепительными огнями многоэтажные рекламы. И над всем этим вздымался отвратительный коричнево-синий туман, смешанный с вездесущей пылью.
По улицам протискивались архаичные, автомобили на воздушной подушке, рычали двигателями внутреннего сгорания двухэтажные автобусы, чуть ли не задевая за направляющие низко подвешенных железобетонных креплений, по которым скользили вагончики монорельса. Крохотные и тихоходные электромобили, плотно забивающие каждый клочок свободного пространства на мостовых и тротуарах, ползли со скоростью улитки, порой останавливаясь на несколько, а то и несколько десятков минут бесконечными многорядными полосами.
Этот город – столь разительно отличающийся от красочной композиции гармоничных зданий, которую нам продемонстрировали там, наверху – был нашим, земным городом. Любой ребенок смог бы без труда определить эпоху, к которой относилось это изображение. И эпоха эта не была столь уж сильно отдаленной. Если говорить о времени. Поскольку со всех иных точек зрения нас разделяла с ней пропасть большая, чем в свою пору неандертальцев от строителей египетских пирамид. Двадцать первый век. Первая половина. Максимальный пик кризиса цивилизации.
Вот уже сто лет это осталось позади нас. Позади?
Что-то неожиданно вздрогнуло во мне. Вспомнился последний разговор с Итей. Когда же это было? Позавчера? Три дня назад?
Шесть лет. Хватит об этом. Пора бы привыкнуть. Как же это она сказала? «И ты еще думаешь, что ты – машина?»
Я пожал плечами. Чепуха. Это только говорилось так, чтобы она перестала думать обо мне и Устере. Но о том, в самом ли деле человек уже оставил всю эту грязь за собой, я спрашивал всерьез. В конце концов, она же историк. И единственное, что она смогла мне сказать, что, мол, я – не киборг. Словно бы коротенькое замечание, не замечание даже, а случайная мыслишка, которую я ненароком тогда высказал, задела за что-то, что таилось глубже, чем она позволяла это увидеть или же в чем она сама не отдавала себе отчета?
Хватит об этом. Так или иначе, но сейчас у меня перед глазами было изображение кризиса вековой давности во всей его красе. И я мог быть уверен, что его демонтировали здесь, на подземной базе иной планеты, не для того, дабы доставить нам удовольствие. Но и не случайно.
– Откуда они это раздобыли? – негромко спросил я, не глядя в ту сторону, где сидел Рива.
Он довольно долго молчал, потом откашлялся и выдавил:
– Думаешь, это наши?
Что это наши, я не думал. Полная чепуха. Последней вещью, которую могла бы сделать контактная экспедиция, оказавшаяся в зоне иной цивилизации, это прокручивать головизионные фильмы, демонстрирующие худшие из страниц в нашей истории.
– Бред, – буркнул я. Он неторопливо кивнул.
– Бред, – повторил он. А через минуту добавил, словно нехотя:
– Может, они им рассказали?..
В то же мгновение у меня промелькнула недобрая мысль.
– Запись?
Рива встал. Некоторое время стоял неподвижно, припав шлемом к иллюминатору, потом медленно повернулся, подошел поближе и опустил руку на подлокотник моего кресла.
– Проекция мозговых полей? – ответил он сам себе вопросом. – Но кто из наших, черт побери, мог бы о чем-либо таком думать? Или же так себя вести...
Он выпрямился во весь рост и изучающе уставился на меня.
– Сейчас, сейчас, – напряженно произнес я. – Ты думаешь...
– Зоны нейтрализации, – отрезал он.
Мы оба замолчали. Наконец Рива отступил и вернулся на свое место. Но не сел, а опять припал шлемом к иллюминатору.
– В таком случае... – начал он чуть погодя вполголоса.
В таком случае, – перебил я, – нам надо спешить.
На этот раз я не ждал, пока проекционная аппаратура, установленная чужаками, закончит трансляцию, а скорее ретрансляцию введенной в нее программы. Я установил башенку и включил манипуляторы. Через минуту брошенный скафандр уже покоился в транспортном шлюзе нашей машины. Потом медленно двинулся, придерживаясь боковой стены и стараясь не смотреть в сторону, где падающие от голубых поясов лучи сливались в отвратительную и враждебную по своей выразительности картину.
Таким образом мы добрались в конце концов до изгиба стены. «Фобос» развернулся и затормозил. Так мы проехали еще несколько метров, пока неожиданно с левого борта что-то глухо не загремело, раздался пронзительный визг, словно от разрываемого листа жести, в окошко иллюминатора ударил голубой луч, в глазках датчиков загорелись огоньки, луч задрожал, метнулся в вершине башенки и погас так же быстро, как и появился. Я остановился.
С левой стороны, сразу же за лобовой броней, свисал над корпусом «Фобоса» какой-то металлический предмет. Чуть погодя я узнал по очертаниям коробку, похожую на те, что мы видели в коридоре. От нее осталась только верхняя крышка, согнувшаяся спиралью, из ее задней стенки торчали растопыренные и почерневшие обрывки проводов. Продвигаясь ради пользы дела наощупь, мы все-таки врезались, в конце концов, в одно из тутошних приспособлений и вызвали короткое замыкание. Кончиться это могло и хуже. Так или иначе, дальнейший путь был пока что невозможен.
Нам не оставалось ничего другого, как выпить до конца горький напиток, приготовленный к нашему появлению. Я развернул башенку к центру зала и поудобнее устроился в кресле.
Изображение города не подвергалось ни малейшему изменению. Только движение на его улицах словно бы усилилось, если такое вообще возможно.
В нижней части экрана был виден проход тесной боковой улочки без мостовой. Фасад нижнего этажа углового дома представлял собой плиту волнистого стекла шириной в несколько метров. Над ней висела крикливая неоновая реклама. Далее шли бесконечные, убегающие вверх, за пределы поля зрения, ряды четырехугольных окон.
Перед панорамным стеклом первого этажа плыл нескончаемый поток людей. Над их головами, в глубине видимого сквозь окно зала стояли столики, накрытые какими-то белыми накидками. На низких, прозрачных стульях сидели девушки в юбочках, едва скрывающих бедра и в ярких кофточках; юноши в
