Она внимательно посмотрела на меня. Но без удивления, что я спрашиваю. Скорее, как бы несерьезно.
– Примерно семь лет назад... – ответила она.
Меня что-то толкнуло. Я сделал безразличное лицо.
– Как он с тобой контактирует? Головидение?
– Нет... пишет. Открытым кодом.
Так, значит. Разумеется, это могло ничего не означать. Или же – слишком много. Если на минуту задуматься...
– Я хотел бы кое о чем спросить тебя, – быстро сказал я. – Можешь назвать это консультацией.
– О чем-нибудь насчет Устера? – она нахмурила брови.
– Нет. Или точнее, ровно настолько, насколько это касается любого из нас. Меня интересует не то, что ты знаешь, а то только, что ты чувствуешь.
– Я не чувствую ничего такого...
– Послушай, – перебил я ее. – Я думаю о том, что происходило сто лет назад. О голоде, психозах, постоянных конфликтах, словом, обо всем том, что вы, историки, называете кризисом цивилизации. Двадцать первый век. Сто лет... Вроде бы, изрядно. А если не достаточно долго? Видишь ли, ни один из нас не может даже в приближении представить обстоятельства, в которых нам предстоит действовать. Для меня вопрос этот вполне конкретный. В самом ли деле то – теперь только прошлое? Не могло бы оно ожить в благоприятных условиях? Я думаю о том, что в самом деле сидит в нас. В каждом из нас, – добавил я с нажимом.
Она ответила не сразу. Подозрительно рассматривала меня. Словно боялась чего-то.
– И ты говоришь, что ты машина, – наконец заговорила она негромко. – На это тебе никто не ответит. Может быть, через следующие сто лет. Но, – она заколебалась, – будь со мной честным. Ты сказал это в связи с Устером. Почему?
Она делала что могла, чтобы справиться с голосом. Я мог себя поздравить. Сам себя загнал в угол.
Я не думал об Устере. Я ей так и сказал об этом. Иное дело, поверила ли она мне. Она, вроде бы, боялась, что я неожиданно обнаружил в себе этакую неприязнь к нему или же, быть может, зависть.
Только теперь у меня перед глазами появилось лицо Устера. Разумеется, и речи не могло быть о каких-либо неприязненных чувствах. Чепуха. Одно дело неприязнь, и другое дело – беспокойство. Или, хотя бы, любопытство.
Семь лет. Ровно столько, чтобы... хватит об этом. Пока. Достаточно страху я на нее нагнал.
Я поднялся.
– Все Устер, да Устер, – буркнул я. – Словно в песенке. Мне пора.
Я подошел к ней. Она встала, потягиваясь, и протянула мне руку. На мгновение задержала пальцами мою ладонь, словно прося о чем-то.
– Передать ему что-нибудь? – спросил я, уже в открытых дверях.
Она помотала головой.
– Ал... – она замолчала.
Я ждал.
– Если сможешь... – донесся до меня ее шепот, – будь ему и дальше другом.
Я усмехнулся.
– Ты мне как-то рассказала об одном древнем то ли бунтовщике, то ли повстанце... дала мне такую книженцию...
– Спартак?
– Именно. Я вычитал там мудрую фразу. Там был один герой, один из рабов, предназначенных специально для войны. Не помню, как они назывались.
– Гладиаторы...
– Вот-вот. И он однажды заявил другому, такому же, как он сам: «гладиатор, не ищи среди гладиаторов себе друзей...»
Она нахмурилась.
– Почему ты так говоришь? – сухо поинтересовалась она. – Это приятно звучит, но ничего не значит. Теперь.
– Теперь, ничего, – согласился я. – Но кто знает, что будет утром? Не беспокойся, – быстро добавил я, – я ему скажу, если увижу.
– Что скажешь?
– Что ты ждешь.
Полосы облаков над континентом несколько сместились на запад. Теперь они закрывали океанское побережье.
Я посмотрел на часы. Мы торчали здесь уже больше двадцати минут. Своеобразный рекорд.
Кто-то задел меня плечом. Я удивленно повернул голову. Бедный людишка. Они так не любят приближаться к нам.
Никаких людишек. Я словно бы посмотрел в зеркало. Темно-зеленый комбинезон, полупрозрачный, поблескивающий как стекло. Черно-белая эмблема на левом предплечье. Такая же, как у меня. Сильно обозначающиеся лицевые кости. Глаза широко расставленные, пытливые, словно способные видеть сквозь стены. Даже волосы как у меня, цвета породистой шиншиллы.
Он еле заметно шевельнул головой. Это должно было значить: извиняюсь. При этом он глядел прямо перед собой.
Я еще раз глянул на эмблему. Звездочки у него не было. Ясно, что не было. Я знал всех, кто за последние десять лет принимал участие в деле. Их можно было по пальцам пересчитать.
Я сам носил на плече одну микроскопическую звездочку. И не встречал никого, у кого было бы две. Похоже было, что я окажусь первым. Если это снова не какие-нибудь маневры.
Мы в молчании стояли друг возле друга. Разумеется, мы несколько раз встречались на полигонах. Но в клубе, в котором я жил, я его не встречал ни разу. Я даже имени его не помнил.
Вокруг нас сделалось пусто. Одного было больше, чем достаточно. Но чтобы повстречать сразу двоих за один раз, требовалось настоящее невезение. Так, очевидно, они думали.
Он глядел на часы, как я минуту назад. На его лице не дрогнул ни один мускул. Небрежно опершись о раму иллюминатора, он производил впечатление двухметрового истукана. Может быть, он и нервничал. Кто знает. Он определял это, скорее всего, как и я. Когда я чем-то очень недоволен, у меня начинают мерзнуть кончики пальцев. И ничего больше.
Один из инфорпола. Киборг – как издевательски говорили мы между собой. Человек из Корпуса – как заявлялось полуофициально. Тихий как антиматерия. Столь же безотказный, как и оружие.
Пришлось прождать еще довольно долго, пока не прилетел корабль. Музейная колымага. Иллюминаторы последний раз видели щетку лет десять назад. Климатизация разрегулирована. Лакей приказал мне немедленно принять полулежачее положение и дышать глубже.
Он сел рядом со мной. Вытянул ноги так, что они сравнялись с моими. Такие же мягкие, пористые ботинки. Размер ступни вроде бы тот же. Я бы мог в любой момент получить от него сердце, так же как ему удалось бы без особых сложностей пересадить мою печень. Корпус был первой замкнутой общественной системой, достигшей совершенства иммунологической совместимости. Ничего странного.
Стюардесса принесла кофе. Я сделал глоток. На третьем мой динамик предостерегающе загудел. Кофе давали натуральный, натуральный. Я оставил чашечку. Через несколько секунд он сделал то же самое. Или же взялся за кофе на эти несколько секунд позже. Или пил медленнее.
Устер был точно такой же. Все мы были точно такими же. Трудно удивляться, что люди не прыгали от радости при нашем виде. Нам самим порой делалось не по себе.
Устер. Единственный, с кем я смог сойтись поближе. Отправляясь на свидание с Итей, я, как правило, прихватывал его с собой. Поэтому-то потом... Но я не мог быть в претензии. Два года провел на полигоне. Перед отлетом я сказал ей, чтобы не забивала мной свою голову. Что такой, как я, никогда не будет подходящим спутником для девушки. Я в самом деле так думал. Тогда. Я думал об ожидающих меня заданиях, постоянной готовности, моей миссии и прочих вещах того же типа. Когда под конец пребывания на
