– Ну… вы так смотрите.
– Я завидую. Здесь так уютно… В моей берлоге некому создать такой уют, вот что я думаю, мадемуазель.
Черт, а будет штука, если Бекки уйдет от этой старой лесбы ко мне! Правда, не факт, что удастся удержаться на службе. Ну и черт с ним, оперативникам, подготовленным СБС, платят достаточно, на них всегда есть спрос на рынке.
Бекки открыла рот и снова закрыла. Замурлыкал спасительно телефон, и она уцепилась за трубку, как утопающий – за спасательный круг.
– Капитан, мистер Бернштайн примет вас. У вас будет двадцать минут.
Хм… двадцать минут. Обычно десяти было достаточно.
За двойной дверью – в отличие от обычных дверей в промежутке между этими работал генератор «белого шума» – капитана ждал Гордон Бернштайн, начальник особой инспекции. Пока капитан шел по дешевому ковру навстречу невысокому, седому, коротко стриженному человеку с холодными рыбьими глазами, – он еще раз (в который уже раз) напомнил себе, что надо быть осторожнее. Потому что он ничего не знал об этом человеке.
Гордон Бернштайн появился здесь вместе с Макинтайр и несколькими другими чинами, которых расставили сразу по высшим ступенькам службы. Первоначально никто не знал, откуда взялся этот странный, маниакально чистоплотный человек, который тратит по десять фунтов на маникюр и обмахивает пылинки с костюма. Потом разузнали – раньше работал в Ллойде – конторе с двойным дном, страховщике с мировой известностью, уже давно, не первое десятилетие, работающем в убыток и тем не менее работающем. Сама Макинтайр пришла из еще более стремной конторы – Гонгконгского экспортно- импортного банка, банка, обслуживающего наркотранзитеров по всему миру. За то время, пока капитан работал в отделе, он понял одну вещь: полагаться на Бернштайна опасно. У него нет потребности прикрывать своих людей, какая есть у всякого хорошего начальника, наоборот, он разменяет любого, если это принесет хоть малейший дивиденд.
Но играть старая крыса умела превосходно.
– Капитан Риц-Дэвис… – Начальственное рукопожатие было необычно сильным. Я рад, что вы выбрались с Востока целым и невредимым.
– Я тоже, – капитан дал понять сухим, сдержанным тоном, что на эту тему говорить не намерен. Бернштайн это понял.
– К делу! – Он поднял трубку красного телефона. – Анджела. Мы готовы… Да…
Черт, неужели они идут к директору службы?!
– Да, сэр… – Бернштайн ответил на незаданный вслух вопрос. – Мисс Макинтайр с нетерпением ждет нас.
Анджела Макинтайр была ухоженной дамой без возраста, со стройной, совершенно не соответствующей возрасту фигурой, тщательно уложенной прической и проницательными голубыми глазами. Здесь ее все звали старухой, хотя на старуху она совершенно не была похожа, следила за собой. С ее приходом прервалась традиция двух директоров службы – официального и неофициального. Официальным была она, Анджела Макинтайр, а вот неофициального – похоже, что не было. Он мог, конечно, быть законспирирован даже от своих, но по крайней мере свои должны были его знать – должен же он был как-то работать, взаимодействовать с нижестоящими звеньями, получать информацию и давать распоряжения. Ничего этого не было, и оставалось только гадать – что, ко всем чертям, происходит со службой.
– Капитан… – У Макинтайр был отработанный, приятный голос, таким голосом обычно навигационная система говорит: «Через триста ярдов, пожалуйста, поверните направо».
– Мэм…
Капитан краем глаза увидел переплетенное дело на столе и понял, что это его личное досье.
– Давайте присядем…
В директорском кабинете было открыто окно, что вообще-то было категорически запрещено делать. На Темзе перекрикивались гудками речные трамваи.
– Капитан Риц-Дэвис, не буду вуалировать словами действительное состояние дел – у нас проблемы. И проблемы очень серьезные…
– Мэм, мы существуем, чтобы решать проблемы.
Особая инспекция была создана в структуре Службы совсем недавно, представляла собой она оперативный директорат в миниатюре. Как известно, основой Службы является оперативный директорат, он состоит из секций с произвольным разделением (географическим или по тематике решаемых проблем), секции состоят из инспекций, которые делятся исключительно по географическому признаку. В каждой инспекции существует от пяти до восьмидесяти сотрудников, которые занимаются узкой проблемой или государственным образованием и являются экспертами по этому делу. А вот в особой инспекции существовали только отделы, дублирующие некоторые инспекции, и в них работали максимум пять человек. Но это были лучшие из лучших, с разноплановой подготовкой, в основном бывшие бойцы спецподразделений, прошедшие дополнительную подготовку для выполнения разведывательных задач. Если Ян Флеминг и писал с кого-то своего Джеймса Бонда, то это с них. Правда, быть плейбоями у них не получалось – после командировок на Восток они выглядели и чувствовали себя как загнанные лошади.
Организовывал эту «разведку в разведке» человек, который сейчас был мертв. Убит. Но как это и бывало обычно в бюрократических организациях, отдел проще организовать, чем расформировать – Особая инспекция существовала до сих пор.
– Я рада, капитан, что вы так думаете. Кстати. Вы не против, если я буду называть вас капитаном?
– Ничуть, мэм.
– Это хорошо. Я неоднократно говорила на совещаниях, что немного армейской дисциплины не повредит нашей службе…
Говоря это, Макинтайр смотрела на Бернштайна.
– Да, мэм, – верноподданнически поддакнул Бернштайн.
– Вы ведь у нас специалист по Ближнему Востоку…
– Верно, мэм.
Капитан отвечал коротко и по делу – он уже усвоил, что при начальстве нельзя распускать язык.
– Очень хорошо. – Мисс Макинтайр достала из стола фотографию и протянула ему: – В таком случае вы должны помнить этого человека.
Капитан Риц-Дэвис помнил изображенного на фотографии человека, и помнил очень хорошо. Более того – он предпочел бы забыть об этом раз и навсегда. Из продуваемого прохладным ветерком с реки кабинета в центре Лондона капитан словно перенесся на несколько тысяч километров и несколько лет. Тегеран, людная улица, вывески, прикрывающие провалы и проломы в стенах, запах жарящегося кебаба, крики уличных торговцев, причитания нищих, протяжный напев азанчи, и пыль. Пыль, пыль, пыль… пыли было столько, что от нее не спасал и шемах, противная кирпичная и бетонная пыль разрушенного города, смешанная с пустынной пылью, принесенной в город беженцами. Только чудом, будучи всего в паре десятков метров от здания, он увидел машину, а присмотревшись, увидел в ней и наблюдателей. Сотовый телефон, конечно же, не работал – русские включили глушение. Он понял, что все кончено, и перешел на другую сторону улицы ровно тогда, когда ударный вертолет «В80» вышел на цель и ракета «Штурм», пущенная по отметке лазерного целеуказателя превратила здание, где была подготовленная ими группа и его напарник, в груду пылающих развалин. Горячая, пахнущая бензином и горелой плотью ударная волна окатила его – и он бросился бежать вместе со всеми, крича то же, что и все, и искренне надеясь, что он ничем, ни манерой бежать, ни одеждой, ни акцентом, не выдаст русским свое истинное лицо. Потому что если бы это произошло, если бы русские что-то заподозрили – они вряд ли бы упустили его.
– Я помню этого человека, мэм… – сказал капитан, кладя фотографию на стол, – хотя предпочел бы не помнить.
– Вы должны были убить его… – медовым голосом проговорила Макинтайр.
– Да, мэм.
– И чем же все закончилось?
Капитан тяжело вздохнул:
