? Ну, еще судебных процессов мне не хватало… Так вот мы воюем до сих пор: они угрозами, а я… молитвой. Конечно, победу праздновать рано, но трое мужичков на исповедь уже приходило. И другие стали заглядывать в храм «на разведку». Даст Бог, со временем кто и уверует.
А однажды Витёк пришел на Пасхальный крестный ход. Да еще сразу после командировки ? трезвым и усталым, и со временем не рассчитал. Пришлось ему войти в храм и увидеть исповедь. Отец Паисий был в духе, стоял у аналоя, как в последний раз. Бледный от недосыпания, со впалыми щеками, но глаза его сияли нездешним светом. От аналоя отходили в слезах. Но такими счастливыми!
Что померещилось Витьку ? неизвестно. Только он, оглядываясь, будто его кто пугает, стал двигаться к аналою. Его скуластое лицо перекосил ужас. Рухнул на колени перед батюшкой и зарыдал. Отец Паисий положил ленту епитрахили на склоненную голову. Тот утих и стал громким шепотом перечислять «окаянного своего жития деяния». На Крестном ходе он сам вызвался нести тяжеленную пудовую хоругвь. И впервые в жизни вместе со всеми вопил до хрипоты «Христос воскресе!»
На Светлой седмице Виктор ? именно так стали его называть ? ездил в райцентр. Оттуда привез деньги, снятые со сберкнижки и, не заходя домой, все сбережения до копейки отдал батюшке. Месяца три его жена громко с воем причитала и изощренно ругалась. Только Виктор стоял, как стена, упрямо поджав тонкие длинные губы. А потом все сбережения селян быстро обесценились. Уж и коммунисты их грабили да на цепь сажали, но сыночки ушлые, тех коммунистов, еще более ? эти вовсе без копейки на черный день оставили. На селе говорили: «Всех демократы ограбили, только Виктор успел деньги Богу отдать».
Как получил отец Паисий деньги жертвенные, так задумался крепко. Столько потребностей было, столько дыр зияло — не счесть. Цены опять же ползли в гору. Подумал, помолился батюшка и решил на эти деньги храм побелить, да еще оцинковки купил на купол. С Божьей помощью удалось в захолустном магазине материалы купить по старым ценам. Он еще пошутил: если бы торгашом был, можно было бы денежки удвоить. Только знал отец Паисий и ответственность перед Богом за каждую жертвенную копеечку. Знал и то, как за лукавство Господь наказывает, а за простоту обогащает. Виктор сам же и помогал батюшке в ремонте. Да еще братьёв из соседней деревни «на подмогу выписал».
Жена Виктора показывала селянам белоснежный храм с серебристым куполом и говорила: «Это Витенька мой эдакого белого лебедя людям подарил. Вот!» Виктор же молча застенчиво улыбался, а на батюшку глядел, как сын на отца.
В то время восхождение на «сорокадневную гору» у Вадима подходило к завершению. Он находился в том блаженном состоянии, когда страсти утихли, а в душе, казалось, установился прочный покой. И дома, и в селе он оградился от всего, что отвлекало от «единого на потребу». Казалось, он обрел бесстрастие, и это навсегда.
Но вот в среду… Да, именно, в среду, когда под веселое урчание в пустом желудке будто крылья вырастали за спиной, а молитва тикала в груди, как швейцарский хронометр… К нему привязался помысел. Тогда он еще не знал, что это. Он «подумал», что он уже спас душу ? и согласился с этим. Потом он «подумал», что видно, он стал праведником ? и эта мысль нашла в нем живое согласие. И он даже на миг ощутил себя летящим над толпой, выше всех!…
И в этот миг… на него налетела толпа пьяных друзей-сокурсников и затащила к кому-то в гости. Как ни пытался Вадим освободиться, сбежать, объясниться ? ничего не помогло. Его усадили за стол и напоили. Первый стакан водки влили насильно, скрутив руки, с диким смехом, а потом… Домой доставили его под утро, с разбитым лицом и синяком под левым глазом. Трясущимися пальцами он набрал номер телефона отца Паисия ? и тот чудом оказался на месте. Не дослушав до конца сбивчивые объяснения похмельного «чада», он крикнул:
? Не отчаивайся, Вадим! Слышишь? Иди в церковь и покайся в гордости и прелести.
? Что такое прелесть?
? Ты принял помысел о собственной святости ? это и есть прелесть. Перегрелся ты малость… Наверное, с подвигами переборщил?
? Было немного… ? сознался Вадим.
После срочной исповеди сразу полегчало. Накатившая волна черной тоски отступила, и трезвый покой вернулся к нему. Но на всю жизнь на лице остались два шрама, как от укуса змеи. Это на память, чтобы помнить врагов своих: гордость и тщеславие. С ними теперь бороться до конца жизни. В пятницу вечером он укатил в родное село. Там состоялся у него долгий разговор с монахом, который посвятил его в тайны духовной брани.
Итак, в конце сорокадневного восхождения обнаружил он себя на горе искушений.
Что-то в нем переменилось. Открылось новое зрение, более глубокое. Он стал видеть сокрытые от глаз «нормального человека» страсти человеческие ? как в себе самом,
