манер морской волны вздымаются и колышутся, а тазик ее трехведерный с малиновым вареньицем — словно линкор по штормовым волнам курсом стратегическим следует — поперек не суйся, что ты!
Ну что за женщина наша Капитолина! Тут уж, как говорится, бюджетов на поддержание ее державной мощи никак не жалей — все что есть, на стол выложи, последний маринованный огурец разрежь — а женщину такую накорми досыта, потому как история всемирная худобы ее суженому не простит. Вот какая она у нас. Что быка шального осадит, что избу горящую единым вздохом своим без пожарной команды притушит. Одно слово – самостоятельная женщина.
Супруг ее по имени Олежек проживает при ней, как за крепостной стеной — только жизни радуется да хозяйке угождает. Правда, иногда у него случаются как бы сомнения, кто он сам — хозяин в доме, или, скажем, на правах слуги?.. Сомневается тогда наш Олежек, да громко так! Пока жена домой не вернется. А уж как при жене — сразу там у них спокойствие приходит и полное единодушие наступает. Бывает, идешь на кухню, или там в ванную мимо их комнатки, а у них для воздуху дверка приоткрыта, а оттуда песни такие плавные текут: про ягоды разные… Пристынешь так у дверцы их, с кастрюлей щей в объятиях рук, а оторваться нет ну никакой возможности: сидят наши супружники головка к головке — ровно голуби на чердаке — и выводят: «тыыы зашуууу-хариииила всюююю нааашу малииииину…» И радуешься за их крепкое семейное счастье прямо до слезок…
На следующий вечер иду я удовлетворенно с работы и вспоминаю про себя, что приглашен к торжественному ужину. Дай, думаю, ради такого случая цветочков куплю супружнице их да пряников детишкам. Так угадал, что ровно в период восемнадцати был при парадной белой рубахе с карманом и в полной готовности. Тут мне в дверь и застучали. Приоткрываю — Павел при форме с погонами. Залюбовался невзначай на форму властьимущую… А они: выходи, говорит, Платоныч, помоги, пожалуйста, машину разгрузить.
Спускаемся мы степенно, а во дворе — «козелок» с синей полосой стоит, и водитель за рулем. Открывает Павлуша заднюю дверцу и сурово приказывает коробки забирать. Мы втроем десяток этих коробок стали перетаскивать в апартаменты.
Как занесли, отпустил Павел водителя единой отмашкой, а сам присел чинно за стол и стал коробки внимательно открывать. В одной стояли бутылки с сургучом — это, говорит, мадера марочная. В следующей оказались палки колбасы копченой разной. Потом появились на столе большие такие синие банки с икрой осетриной. Еще — бутылки с буквами КВВК и ОС, банки с тушенкой, сгущенкой, балыки и конфеты в красивых коробках. Спрашиваю, откуда, мол, гражданин лейтенант, такое сильное богатство? А он вытаскивает пачку червонцев, дергает пальчиками и отдает мне должок. И задумчиво поясняет, что, мол, проехал парадом по вверенным ему объектам, и народ выразил ему уважение и радость по поводу окончания отпуска. Я, конечно, за человека обрадовался: это ж надо так работника уважать, по всему видно, что труд его нужный и многим людям пользу приносит.
А Павлуша приглашает присесть к столу, заставленному предметами уважения, и уж марочную мадеру, ужас за сколько, от сургуча высвобождает. Разлил щедро по стопкам, а сам банку икры черной отпирает и ложки достает, потом палку колбасы с наклейкой золотистой ножичком от пленки ловко эдак очищает и кивает: наваливайся, мол, соседушка, не робей. Пригубил я винца культурненько, — а оно мягонькое такое, икорки пол-ложки в рот закинул – а она маслом растекается по нутру, колбаской духовитой усугубил все это сверху… Закусил обстоятельно и хозяин. Потом подпрыгнул вдруг, переоделся в спортивное и давай музыку включать — много у него техники разной по всем углам стояло. Заслушался я музыкой-то, ох и звучная она оказалась, прямо со всех сторон голосами дышит, аж в грудь бухает и в ушах свистом отдает.
Прикрыл я даже глаза, чтобы лучше этой музыкой наслушаться… И вдруг мне по плечу: тук-тук-тук. Открываю глаза и вижу молодую женщину, красоты неописуемой, а при ней детишки — две девочки, одна другой краше. Встаю по стойке смирно и вспоминаю про цветочки и пряники, что для них прикупил. Бегу впритруску в свою комнату, возвращаюсь и торжественно вручаю подарки. Обрадовались они все – смеются так весело, а сами все на стол, заставленный закусками, поглядывают — наверное, тоже с работы проголодались и заждались своего кормильца. Мамаша заботливая девочкам бутерброды икоркой намазали, колбаски порезали, конфеток коробочку открыли и в соседнюю комнатку играть спровадили. Я было за ними тоже поиграть хотел, но меня остановили для разговора.
Сами супруга их сели напротив меня и уважительно так спрашивают, как, мол, живу и как здоровье. Вижу благородство обхождения, и сам все обстоятельно докладываю: про свою работу, про наш трудовой коллектив, про зарплату, про болезни все, как есть, доложил, про мысли свои, что иногда промышляю о сущности бытия и несовершенстве мироустройства.
Внимательно так слушали супруга их и все время улыбались, выказывая зубы ровные на лице распрекрасном. Поинтересовался и я, как, мол, именовать вас, чтобы, например, обратиться с вопросом. Маргарита Димитриевна, говорят, а потом под улыбочку свою белозубую снова спрашивают насчет моего семейного положения. Холост, отвечаю, не сложилось у меня по этому вопросу. Это почему же, удивляются барышня, мужчина вы, вроде, в самом соку, трезвенный и самостоятельный. Да вот, говорю, все по причине моей врожденной застенчивости. Оно ведь как? Женщина — она всегда смелых предпочитает, а ко мне ежели женщины подходят, которые холостые, то у меня сразу голос в разговоре утихает, а коленки трястись начинают. Вот через эту самую напасть в холостых хаживаю и время на размышления о бытии существа имею. Снова улыбались Маргарита Димитриевна, только заметил я, что Павлуша, сидевший в своем креслице, начал ножкой подергивать, и смекнул, что нервы у человека заиграли.
Вдруг сам-то как вскочит, хвать
