в купе, обложили его свертками, сумками, а самое главное — плиту электрическую двухконфорочную для его пензенской мамы примостили: никак не хотела она в купе входить. Проводница, как увидела купейный склад промтоваров, заволновалась, но в этот момент Павел предъявил ей свои милицейские документы и пояснил, что это спецоперация по доставке особо важного груза. Девушка важностью прониклась и сразу успокоилась, даже обещала нашему Диме всяческое содействие на предмет чая или кипяточку.
Поезд плавно укатил в пензенские дали, а мы стояли еще на платформе, помахивая руками. Тут к нам подскочила шумная дамочка и приказала ехать за ней. Ехать — это потому, что при нас осталась тележка на колесиках из-под плиты Пензенской старушки. Что тут сделаешь? Поехали. Под табло нас ждали двое детей и одиннадцать сумок с чемоданами. Что смогли, мы взгромоздили на тележку, а остальное — на спины и вручную. Так до поезда дамочку с детьми и сумками довезли. Поблагодарила нас дамочка, сунула червонец, и мы расстались. Поезд их уехал, а мы стояли и задумчиво глядели на червонец, рассуждая, можно ли это считать честным заработком или все-таки в этом есть что-то зыбкое. Так и не дорешили, потому что потащили нас следующие две дамочки к своим сумкам и чемоданам в самый дальний конец вокзала.
Часа через три мы уже сделали десяток грузовых рейсов и заработали около сотни рублей. Павел сложил тележку и мы присели на скамейку отдохнуть. Подходит к нам вежливый такой мужчина в усах и тихо спрашивает, мол, не надоело ли нам жить, или в крайнем случае не боимся ли мы, что нам ноги переломают. Нет, отвечаем, не надоело, и не боимся. А зря, сообщает нам усатый мужчина, потому что мы хлеб у трудового народа отбираем, а это карается вышеуказанным народом жесткими мерами пресечения. Тут нам стало, конечно, стыдно, потому как мы с Павликом завсегда за народ радеем и сильно за него переживаем. Как, спрашиваем с повинными головами, нам смыть позор и обратно вернуть доверие трудящихся масс. Такое, отвечает мужчина, смывается или алой артериальной кровью или белым вином. Мы выбрали второе и пошли в ресторан.
Пока мы брали бутылки с китайской водкой с наценкой сверху и с морковкой внутри, задрав головы, любовались высотой потолков. Кажется, что вот запусти сюда транспортный вертолет, — и ему тесно в эдакой высотище не станет. Когда мы с тремя трудящимися носильного фронта присели смывать позор, то разговорились об их работе. И что характерно, заработки у них немаленькие: аж тысяча рублей! Это куда же можно потратить эдакие деньжищи, если мне своих двести тридцать всегда с лишком. Тогда один из носильщиков поднял палец по-умному и сказал, что есть много всего, что следует купить. И стал называть разные вещи. Слушал я его, слушал и все не мог понять, зачем мне, к примеру, второй телевизор, если мне и первого не надо. Или вот, костюм немецкий из чистой шерсти, если я ношу наше трико за рубль сорок из ЦУМа уже десяток годков и сносу ему не предвидится. Или вот, еще зачем собственная машина, если электрички с автобусами и троллейбусами еще бегают. Странные люди… Но Павлик слушал с большим интересом и в конце разговора внимательно спросил, можно ли у них устроиться на работу и сколько за это нужно отдать. Снова для меня пошла китайская грамота, но понял я, что тысячу надо заплатить, чтобы потом тысячу в месяц получить. А думал наш Павлик в это самое время о нашем друге Палыче. Вот он какой заботливый, наш лейтенант Павлик.
Когда все, что можно, мы уже смыли — и позор и свой заработок, — решили воротиться домой, чтобы порадовать Палыча устройством на новую работу. Приезжаем, приходим в родной дом, а вокруг комнаты, где живет наш Палыч, нездоровый ажиотаж наблюдается. Ну, точно: окрутили нашего знатного таежника на полторы тысячи, чтобы он купил видеомагнитофон, что к телеку подключают и фильмы нехорошие смотрят.
Окрутили-таки, шельмецы, да еще у него этот… видеосалон бесплатный устроили. Вошли мы поговорить, а Палыча не узнаем — сидит в белом джинсовом костюме с фужером шампанского в окружении соседей и разных пришельцев. Ну, пришельцы, как увидели лейтенанта, — так их будто ветром сдуло, а соседи ничего: сидят и смотрят, как оборотни человекам пальцы отгрызают, жуть!..
Поговорили Павел с Палычем про носильную работу, пришли они к согласию сторон, а я в это время смотрю и смотрю эту гадость с оборотнями — и оторваться не могу. Притихли и уставились в экран таежник с лейтенантом. Между диваном и телевизорной тумбочкой стоит ящик с шампанским, а перед ним Нилыч сидит и разлив шипучего зрителям совершает. На экране — то наши побеждают, то оборотни — нас всех захватило: мы тоже не из сена сделаны — живые. Пока наши этих страшилищ не закопали по местам постоянного захоронения — мы, как пьяницы к бутылке, к телеку прилипли.
Потом еще смотрели про американских гангстеров; потом про акулу большущую с челюстями, потом… в голове все перепуталось. Утром маленько поспали — и снова к видику: дальше смотреть то, что еще не видели. Так выходные и провели в переживаниях за наших, которым ихние супостаты покоя не давали.
В понедельник, когда пришел на работу, наши смеялись надо мной. Говорят, что, наверное, все выходные я пропьянствовал. Да нет, говорю, почти не пил, то есть все как обычно, а выгляжу помятым, потому что с силами зла боролся через переживания. И давай им про видик рассказывать. Заслушались они, даже про работу забыли, подошел начальник цеха и тоже заслушался. Так рабочий день и прошел в говорильне. Когда смена кончилась, Федотыч решительно осудил это явление и сказал, что мы должны с ним бороться и не допустить распространения этой ядовитой чуждой заразы в наши стройные ряды. И мы, все как один, единодушно согласились.
Вечер выдался тихий и без особых приключений. Только Нилыч заходил и спросил, нет ли чего, чтобы голова не болела. Предложил я ему на выбор чайную травку бабушки Маруси или настойки ее же производства на тополиных почках. Выбрал он настойку, выпил с полбутылки, порозовел и ушел в лес подышать и землянику собирать. Я на его приглашение отказался и с книжечкой прилег на кроватку про маленького мальчика почитать, который ходил до революции со своим дядькой на Троицу в Лавру. И уж так мне этот занятный мальчуган понравился, что оторваться не мог. Будто его детскими
