? Ладно, пойдем со мной. Есть у меня вакансия на сто семьдесят. Устроит?
? Я на своем аврале сто пятьдесят получаю. Конечно устроит.
Так появился у меня новый сотрудник Денис. Быстро вошел в курс дела. Работал он безукоризненно. Жил недалеко, в доме рядом с Елисеевским гастрономом. Родители его развелись, каждый жил с новой семьей. А Денису с сестрой оставили две комнаты в коммуналке. К тому же собеседником Денис был интересным. И жил не как все. Занимался каратэ, мало ел, мало спал, учился на пятерки, работал с удовольствием, часто улыбался, был вежливым, ухаживал за девушкой и не стеснялся признаться, что любит ее и хочет от нее детей.
Однажды мы с ним засиделись в его гостеприимном доме. Вдруг он встал и сказал:
? Пойдем в гости к мажорам! Увидишь, с кем я общаюсь.
Мы взяли в Елисеевском коробку конфет и пошли в дом, на первом этаже которого располагалось кафе «Лира». Прошли мимо бдительной охраны, предъявив удостоверения личности режимного ЦП ВОС, и поднялись на четвертый этаж. Там в гостиной четырехкомнатной квартиры за длинным столом сидели молодые люди лет около двадцати и скучали. Они были хорошо одеты, лица их имели правильную форму, но какая-то смертная тоска печатью присутствовала на них, искажая, отталкивая взгляд. Магнитофон крутил одну и ту же модную песню Status Quo «In the army now», осоловелая молодежь отхлебывала из высоких стаканов спиртное и вяло подвывала: «О-о-о-у-у-о-о! Ёр ин зэ арми… Нау!» Денис разговаривал о дипломе с девушкой из своей группы, я заскучал и, чтобы не заснуть, неожиданно вскочил:
? Господа! Прошу внимания! ? Магнитофон выключили. Наступила тишина. ? Исполняется гениальное стихотворение Бродского. В этих краях впервые…
И слегка грассируя, нараспев, то усиливая звук, то стихая, стал читать:
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Раздались жидкие хлопки, в основном, девушек. Парни стали смотреть на меня косо. Еще немного и меня отсюда погонят, подумал я. Потом я попросил гитару и на четырех септаккордах спел «Ольховую сережку». …А потом меня похлопали по плечу и попросили «выйти поговорить». Я шел по длинному коридору на кухню и радовался предстоящей драке: хоть какое-то развлечение. На кухне наглый паренек встал напротив и, глядя прямо в глаза, сказал:
