Подозвал Повалишина.
— Дайте сигнал десанту начать медленное движение к крепости… шагом… не бежать… быть готовыми к любой неожиданности. Бомбардировку отменить!
Медленно поднялась цепь моряков с лейтенантами Повалишиным и Арбузовым во главе. Оба молодые офицера со шпагами в руках медленным шагом приближались к крепости, зорко смотря вперед — нет ли подвоха.
За тонкой линией моряков двигалась вся ватага промышленных и кадьякских жителей. Впереди, сдерживая их нетерпение, шли Баранов и Кусков. Вместе с ними был и Лисянский, решивший оставить корабль на попечение бомбардиров и младших офицеров.
Со стороны крепости — ни звука. У некоторых матросов по спине забегали мурашки.
«Хоть бы стрельнули раз, окаянные», — думали они.
Все ближе и ближе к воротам подходит цепь моряков… пять сажен, три… одна…
Повалишин повернулся к матросам:
— А ну, братцы, навались на ворота… Тут что-то не ладно… да не зевайте, держите ружья наготове.
Дружно навалились моряки на ворота, и те, к их удивлению, довольно легко распахнулись.
— Вперед! — закричал Повалишин.
— Ура! — прокатилось по склону горы, и матросы ринулись во двор крепости.
— Ур-ра! — звонко закричал Баранов и довольно быстро для своих больных ног побежал за моряками. Следом за ним ринулись остальные.
— Ура! — опять закричали моряки, ворвавшись внутрь крепости и в недоумении один за другим замолчали.
Во дворе крепости было пусто и только над головами зловеще закружились вороны. Скоро двор заполнился массой людей, все еще не понимавших, куда девались индейцы.
— Юрий Федорович! — вдруг громко позвал Лисянского Повалишин. — Скорее сюда! Посмотрите!
Встревоженные Лисянский и Баранов бросились в угол крепости, куда их звал Повалишин.
Там их ожидало зрелище, от которого у многих волосы зашевелились на голове.
В углу в разных позах лежали убитые индейцы — не менее тридцати, очевидно, сраженные во время бомбардировки, а в стороне от них, ровненько в ряд, лежали пятеро убитых индейских детей. Поодаль валялось несколько собак. Индейцы, ночью тайно покинувшие крепость, очевидно, боялись, что дети плачем могут выдать их планы, и поэтому решили умертвить их. То же самое они сделали со всеми собаками, чтобы они лаем не выдали тайком покидавших форт.
— Боже! Какой ужас! — невольно вырвалось у Лисянского. — Какое варварство!
— Нехристи… нехристи и есть, — добавил тихо Баранов и, скинув шапку, широко перекрестился, — за упокой душ невинных младенцев, умученных врагами…
Лисянский позже, описывая эти события, записал: «Сойдя на берег, я увидел самое варварское зрелище, которое могло бы даже и жесточайшее сердце привести в содрогание. Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали их всех смерти»…
Лисянский вначале недоумевал, почему индейцы покинули крепость, когда, по его сведениям, там находилось не менее восьмисот человек индейских воинов, не считая нескольких сот женщин и детей. Потом, обойдя крепость со своими офицерами и Барановым и проверив имевшиеся там боезапасы, он пришел к убеждению, что индейцы израсходовали весь свой порох для пушек и пули для ружей. Он так и писал в своих воспоминаниях: «побег ситкинцев надо приписать имевшемуся у них недостатку в порохе и пулях. В крепости мы нашли около ста наших пушечных ядер. Кроме этого, нам достались две оставленные неприятелем небольшие пушки»…
7
Итак, через два года после разгрома форта Святого Михаила и страшной смерти его защитников, убитых и замученных дикими колошами, жертвы этой трагедии были отомщены. Индейская крепость, высившаяся над местностью, наконец взята, и враги рассеялись где-то на другой стороне пролива.
Утром следующего дня, 9 октября, все члены экспедиции вернулись в расположение Новоархангельской крепости, где Баранов заложил основание своих владений в Русской Америке. Весь день полыхало пламя и шел густой дым с вершины горы. По приказу Баранова, промышленные подожгли крепость со всех сторон. Весь день горела крепость и ее стены — и далеко вокруг можно было видеть тяжелые, густые клубы дыма, своего рода символ угрозы индейцам, — что Баранов зла не забывает и мстит врагам. Ночью далеко виднелось огненное зарево, полыхавшее на горе всю ночь.
Несколько дней горели и тлели дома и стены крепости. Индейцы построили свою крепость в виде неправильного треугольника, подножие которого, или широкое основание, длиной в 35 сажен, было обращено к морю. В стене из толстых бревен были устроены одни ворота к морю и находилось две амбразуры, а в других двух сторонах, обращенных к лесу, находилось еще двое ворот. Всего внутри треугольника насчитывалось четырнадцать изб. Все это, по приказу Баранова, было превращено в пепел, очевидно, в отмщение сожженного форта Михайловского.
Баранов сразу же после своего возвращения на кекур, который он избрал местом своей будущей столицы, взялся со своими верными помощниками за постройку форта и селения. Лисянский, зараженный его энергией, оказывал ему всяческую помощь. Он отрядил в его распоряжение большую часть команды корабля. Матросы не отставали от промышленных и кадьякцев и работали так, точно их ожидала большая награда.
Несмотря на то, что с утра следующего дня, 10 октября, заморосил нудный дождь, работа спорилась. Как дождевые грибы, быстро росли постройки, пусть примитивные, не очень-то защищавшие от дождя, но все же постройки, где можно было у огня согреться самому и просушить намокшую одежду.
— Вот непутевая погода, — чертыхался Баранов, — заморосило не вовремя. Что бы подождать дождю несколько дней…
В первую голову сколотили несколько зданий для хранения грузов и провизии. Потея, срубили огромную казарму для людей, для чего пришлось нарубить в лесу до тысячи бревен, и, наконец, поставили небольшой домик для Баранова. Правитель был несказанно рад. Большое начало для его столицы сделано. Дальше нужно только расти и развиваться, благо теперь есть крыша над головой и не надо ютиться в промокших палатках. Вокруг крепости установили частокол из заостренных бревен, а по углам, как позже писал биограф Баранова Хлебников, установили будки для охраны форта. Скорее это были угловые башни, чем будки.
Целый месяц простояла еще «Нева» в Новоархангельске, и только 10 ноября Лисянский поднял паруса и отправился в Кадьяк. Прощание с Барановым было очень теплым. За короткое время совместной работы и сотрудничества Лисянский расположился к этому необыкновенному человеку. Наблюдая за тем, как Баранов руководил другими и как сам работал, — всегда и везде был первым, Лисянский понял, почему его так любили и уважали сподвижники.
— Пора возвращаться в Кадьяк, — сказал он Баранову. — Надо идти на зимовку в вашу гавань, произвести фрегату солидный ремонт… приготовить корабль к дальнему пути следующим летом, обратно в Кронштадт.
— Ну что ж, знаю, что вам нельзя оставаться здесь навечно. Счастливого пути, спокойного плавания, как говорится — ни пуха ни пера! А я уж обоснуюсь здесь, — продолжал Баранов, — как следует устроюсь, перевезу всю свою семью и переведу сюда главную контору.
— Ну, смотрите Александр Андреевич… будьте начеку, следите за действиями индейцев. Не дай Бог решат вернуться и напасть на вас.
— Не на таких нарвутся. Нас ведь не двадцать человек, Юрий Федорович, а сотни… Так шуганем их, что надолго, а может, навсегда успокоятся… Меня ведь врасплох не возьмешь… много раз пытались, да с разбитым носом улепетывали.
