Наши учителя конфликтовать с ним опасались, поэтому закрывали глаза на его длинные растрепанные волосы и курение. Его эрудиция выходила далеко за рамки школьной программы, и еще никому из взрослых не удалось услышать от него «не знаю». Зато некоторые вопросы Димы ставили в тупик даже нашего физика, который, как известно, окончил физмат университета с отличием. Поговаривали, что эти двое вундеркиндов — стар и млад — частенько запирались в лаборатории физкабинета и, попивая разбавленный спирт, в клубах сигаретного дыма планировали переворот в физике.
Я рассказал Свете, как однажды мы с Димой предавались общему увлечению: прослушивали симфоническую коллекцию Бетховена. Потом решили изобразить что-нибудь в том же духе, но еще более мощное. Посидели, сочинили, а потом пригласили к себе Юру и записали на магнитофон нашу джаз-рок-оперу «Ту мор бади» («Слишком много тела»), исполняя на электрогитаре Юры, перевернутом тазике и губах. Пустили запись по рукам, выдав ее за новый хит «Роллинг стоунс», и все поверили. Проворный Юра даже заработал на этом какие-то деньги. Нас же с Димой интересовало только «чистое искусство» и психология массового психоза.
Света слушала меня, кивая невпопад. Солнечный свет, запутавшись в ее золотистых волосах, окружал лицо и плечи сиянием. «Она святая, — думал я, — у нее нимб над головой». Она улыбнулась чему-то своему, взяла меня за руку, как в детстве, и показала на летящего высоко в небе стрижа:
— Смотри, он хочет показать высший пилотаж.
Стриж на секунду замер, закувыркался, сделал мертвую петлю и стал выписывать в воздухе спираль. Потом он спикировал на нас и со свистом пролетел буквально в метре от наших лиц. Я даже успел разглядеть полуоткрытый клюв и задорные черные глазки.
— А вон та собака сейчас на тебя бросится.
Из кустов выскочила взъерошенная псина и, оскалив клыки, зарычала и несколько раз угрожающе скакнула в мою сторону.
— Не волнуйся, Шарик, он мой друг, — сказала Света животному. Собака взвизгнула, будто извиняясь, и скрылась в кустах.
— Как это у тебя получается? — спросил я.
— Сама не знаю. Просто иногда слышу мысли животных и птиц.
— А мои… мои мысли ты слышишь?
— Изредка, — опустила она голову.
— Света! — Я схватил ее за плечи и повернул к себе лицом. — Послушай это.
«Когда же ты откроешься и ответишь на мою любовь?» — завопил я мысленно.
— Пойдем, — отвернулась она. — Сейчас перемена кончится.
— И все-таки? — настаивал я.
— Это от меня не зависит. — Затем таинственно улыбнулась: — Скоро ты узнаешь любовь одной девушки. Очень даже скоро.
С тяжелым сердцем вошел я в душный класс и сел за раскаленную солнцем парту. Валя тихо сидела рядом. В последнее время она вела себя незаметно, я даже перестал обращать на нее внимание. И тут она склонилась к парте и, глядя мне в глаза, спросила:
— Андрей, а что у тебя со Светой?
— Люблю я ее. С пяти лет.
— А она?
— Она тоже…
— Что тоже?
— Любит себя, — предположил я. Потом внимательно взглянул на нее и сказал: — Слушай, Валюш, ты девушка, может, ты мне объяснишь, что вы там себе думаете?
— Какая же я девушка, — горько улыбнулась она. — Я с пацанами дерусь и по деревьям лазю.
— Лазаю, — автоматически поправил я. — А ты стань! Стань девушкой и потом… объяснишь мне, что вы за существа такие.
— Хорошо, стану. Для тебя, Андрей, стану. Только помоги мне. Пожалуйста.
— Как? — тряхнул я головой. — Ты предлагаешь «Пигмалион» сыграть? Только я не профессор Хиггинс. Я вообще… непонятно кто.
— Ну, ты что, Андрей! — ткнула она мне в грудь железным кулачком. — Не дрейфь. Ты такой!.. Такой!..
— Ладно, мисс Дулиттл, — решился я. — Бери лист бумаги, записывай план работы. Сначала ты прочтешь пьесу Шоу «Пигмалион», потом запишешься в кружок бальных танцев…
И я стал диктовать, что ей нужно сделать. В гостях у Светы я попросил помощи. Они с мамой слегка удивились, но дали согласие. Во всяком
