вашу передачу…
Прервал главный из балохонщиков:
– Хватит, мы допросим в подробностях каждого из вас и сравним ваши рассказы, обыщем ваши вещи. Будьте уверены, мы узнаем, кто вы есть.
Радиста, как не странно, допрашивала какая-то женщина. Возможно даже девушка – голос был хоть и хриплый, но явно молодой. Они находились в тёмном «сооружении» из составленных друг к другу листов фанеры, подпёртых по бокам кирпичами и досками. В течении всего допроса ему в спину дышал конвоир, держа в руках всё то же странное оружие. Лица женщины рассмотреть не удавалось. Капюшон балахона был надвинут на глаза, света было мало и на месте лица была только чёрная тень. Женщина явно чем-то болела. Она громко и хрипло кашляла, иногда замирала, как от какого-то сильного спазма. Вообще, многие жители этой непонятной станции производили впечатление больных и немощных: ходили медленно и ссутулившись, часто стонали, тяжело вздыхали.
Женщина начала без вступлений и довольно недружелюбно:
– Кто ты такой и откуда будешь?
– Я Игорь Кудрявцев. Из Москвы.
– С Московской линии что ли?
– Нет, из Московского метро. Станция Арбатская.
Последовала долгое молчание, нарушаемое лишь неприятным сопением конвоира сзади.
– А я и не знала, что московское метро соединяется с минским, – с сарказмом произнесла наконец допрашивающая.
– Оно не соединяется. Мы сюда на вертолёте прилетели, по воздуху.
Последовала ещё более долгая пауза.
Так продолжалось долго. Хотя обе стороны общались на русском языке, казалось, что они с разных планет. Радист несколько раз разъяснял местной обстоятельства приёма радиопередачи (что такое радио она представляла смутно). Он терпеливо повторял ей, что они прилетели, чтобы помочь и наладить связь, а по-возможности и постоянный контакт с их метро. Рассказал про вертолёт, вышку мобильной связи, их путь сюда и столкновение с дикарями в дебрях бело-желтого растения.
Видимо, местные устроили перекрёстный допрос. Женщина выходила, оставляя его наедине со стражником, с кем-то совещалась. Слышны были фразы: «всё что говорит каждый из них сходится до мелочей… но легенду можно выдумать… ты видел их оружие… во всём Муосе столько боеприпасов ни у кого не осталось, даже в бункерах Центра…. А пайку их видел… тушонку, в Муосе такой нигде не делают… да и откормленные смотри какие… Не уж то и вправду с Москвы… Здорово б, если б это оказалось правдой… Но кто мог им послать сигнал?.. Короче нужно в нижний лагерь их, там пусть Талашу докладывают и сами разбираются, не нам эти загадки разгадывать.»
Как не странно, но именно допрашивавшая радиста женщина первой стала верить рассказу Радиста. Изменение её отношения выдали вопросы спустя два часа после начала допроса: «А есть ли у вас радиация? А много ли у вас мутантов? А чем вы питаетесь?» На некоторые вопросы Радист не смог ответить, не поняв их смысла: «Есть ли у вас ленточники? На всех ли станциях у вас есть верхние и нижние лагеря?»
Почувствовав почти дружелюбность, Радист осмелился и спросил: «А почему вы все здесь в балахонах?». Женщина молчала. Радист подумал было, что спросил что-то неприличное. Но вдруг женщина откинула капюшон балахона и Радист содрогнулся. Правая щека и весь лоб женщины были сплошной опухолью насыщенно-бордового, а местами даже сиреневого цвета. Опухоль натянула рот и его правая часть растянулась в какой-то чудовищной улыбке. Глаз от опухоли заплыл, что ещё больше делало лицо отвратительным. По нетронутым опухолью частям лица можно было предположить, что женщине было лет 27 – не больше. Если не считать опухоль, лицо было худым и очень бледным. Это было так ужасно и неожиданно для Радиста, что он отшатнулся. Женщина поспешно натянула балахон и, снова закашлявшись, сказала:
– Уже теперь-то точно вижу, что ты не из Муоса. Привыкай, красавчик, здесь ты ещё и не то увидишь… Добро пожаловать в Муос..
Потом, помолчав, добавила:
– Лет пять назад я была очень даже красива … Да, проклятая радиация, прости Господи… Ладно, хватит на сегодня…
3.3.
От последних слов местной Радисту стало не по себе. Неужели ему и завтра придётся общаться с этой уродиной.
Этого не случилось. Вечером этого же дня их всех снова собрали и объявили, что ведут в Нижний лагерь. Они подошли к лестнице, посреди которой была установлена гермодверь. Один из балахонщиков открыл лепестковый люк и они поочередно прошли внутрь.
Если атмосфера Верхнего лагеря была пропитана запахом полусгнившего мяса и угрюмости его жителей, одетых в балахоны. То в Нижнем лагере царил запах немытых людских тел, еды, плохо убираемых туалетов. Гомон сотен голосов, крики, смех и плач детей. Весь лагерь был похож на муравейник, причем обитателями муравейника были дети, подростки и совсем уж молодые люди. Они были одеты в какие-то обноски, но ни одного балахона Радист не увидел.
До Радиста дошло, что Нижним лагерем являлась собственно станция метро. Верхним лагерем – подземный вестибюль и переходы.
Их встречали четыре парня и две девушки. У некоторых были перекинуты за спину то же странное оружие, которое они увидели ещё в Верхнем лагере. Встречающие поздоровались с ними всеми за руку и пригласили за собой.
На станции, или в лагере, как его здесь называли, буквально негде было ступить. Привычных для Московского метро палаток здесь было мало. Стояли какие-то коробки, неуклюжие каркасы обитые досками, фанерой, картоном, тканью, соломой и ещё невесть чем. Видимо это и было жильё местных жителей. Кое- где у стен были набиты деревянные помосты, образующие второй этаж и на втором этаже также стояли, прижавшись друг к другу, эти убогие лачуги. Аналогичные помосты с лачугами были сделаны и над путями с обеих сторон платформы. Под сильно закопченным потолком болталось несколько тусклых лампочек. В трёх местах, на свободных от лачуг площадках, горели костры. На кострах готовилась какая-то снедь.
Их провели в служебное помещение в торце платформы, видимо бывшее для местных жителей залом совещаний. Здесь у стен тоже были установлены нары с набросанным на них тряпьём – в свободное от совещаний время это помещение использовалось для жилья.
Уновцам предложили садиться, хотя сесть было почти негде. Потом одна из девушек, видимо считавшаяся среди этой группы старшей, с улыбкой стала говорить:
– Чтобы упростить наше дальнейшее общение с вами, сразу сообщу, каким объёмом информации, любезно предоставленной жителями Верхнего лагеря, мы уже владеем. Совет Верхнего лагеря сообщил нам, что Вы появились со стороны Партизанской. Вы называете себя жителями Московского метро, прилетевшими сюда на вертолёте на зов какой-то радиостанции. Совет Верхнего Лагеря не нашел никаких данных, которые бы опровергли Ваше сообщение. Во всяком случае, мы почти исключили вероятность того, что вы являетесь американцами, ленточниками и, тем более, лесниками или агрессивными диггерами. Других врагов в людском обличии мы до сих пор не знали, поэтому вас относить к врагам тоже будет не справедливо. Являетесь ли вы друзьями и теми, за кого себя выдаёте, перепроверить не просто. Поэтому мы допускаем, что сказанное вами является правдой, но относимся к вам осторожно. Мы постараемся оказать вам в рамках разумного содействие в ваших целях. Но оружие, сами понимаете, вернуть сейчас мы не можем. Это будет сделано только тогда, когда вы покинете владения нашего лагеря. Прежде, чем задать вам интересующие нас вопросы, мы готовы ответить на те вопрос, которые интересуют вас.
Всё это было произнесено девушкой очень быстро, на одном дыхании, с дружелюбной улыбкой на лице. Уновцы не сразу поняли последнюю фразу. Но, увидев ожидание вопроса, Рахманов спросил:
