– Простите, батюшка, не знал.
– Ничего, со временем всё узнаешь. А сейчас давай я тебя исповедаю.
– А как это?..
– Просто отвечай на вопросы. Ты человека убивал? Блудил? Воровал? Завидовал? Врал?
Я вспоминал прошлое и, запинаясь, отвечал «да» или «нет».
– Водку пил? Курил? Наркотики принимал? Посты соблюдал? В среду и пятницу постился?
Я почувствовал замешательство, но взглянул на отца Виктора – он слегка улыбался – и понял, что врать этому человеку, или стыдиться его – не имеет смысла. Он и без моих ответов всё наперед знает, будто насквозь видит. …Ну, и меня прорвало, и стал я рассказать о своих преступлениях и подлостях, которые натворил за всю жизнь. Отец Виктор кивал головой и внимательно слушал. Потом нагнул мою голову, накрыл лентой с крестами и прочел молитву. Я понял, что грехи он мне отпустил. Потом он поднял с аналоя и протянул металлический Крест, книгу Евангелия и я прикоснулся к ним сухими от волнения губами.
– Ну вот и молодец, Михаил. Все названные тобой грехи тебе прощены и отпущены Господом Богом. Ты пойди сейчас к свечному ящику, – он показал рукой на стойку, где я покупал свечи и подавал записки, – купи книжку о первых шагах в храме, почитай. Перебери свою жизнь год за годом, выпиши на листок бумаги грехи за всю жизнь и в следующую субботу приходи на генеральную исповедь. Четыре дня, начиная со среды, попостись, а в воскресенье приходи натощак, мы тебя причастим.
Отошел от аналоя и согласно батюшкиному благословению, встал в очередь к свечному ящику и принялся издалека выбирать, что бы мне купить. К нам подошла необычная пара – женщина лет за пятьдесят и девочка-даун, вечный ребенок, с безумным, веселым лицом. Видимо по привычке, женщина прошла без очереди к продавщице в черном сатиновом халате и протянула деньги за свечи. В это время девочка поравнялась со мной, приветственно улыбнулась, коснулась моей руки своими пальчиками, не знавшими ничего кроме мягких игрушек и слегка подпрыгнула от радости. Я улыбнулся ей в ответ и слегка кивнул, но та уже переключилась на старичка впереди меня и его одарила своей безумной радостью. Мне почему-то подумалось, что вот передо мной абсолютно счастливый человек, пусть больной, неспособный к интеллектуальной деятельности, да и вообще мало на что способный, но – счастливый!
Девочка не знает, что она больна, скорей всего, считает себя вполне нормальной и даже симпатичной, её любит мама, эти люди в церкви, батюшка, ей почти всегда весело, она добра ко всем, сейчас её приведут домой, покормят, угостят конфеткой и она уединится в своём родном уголке, чтобы играть с плюшевым мишкой, красавицей-куклой, белым пушистым зайчиком, с протёртым на шейке мехом от долгого и частого держания пальцами во время игр и сна в обнимку. Да, этой безумной, веселой, больной девочке вполне комфортно живется и может именно благодаря своему безумию, она счастлива.
Вспомнилось, что на западе долгое время идут дискуссии о необходимости уничтожения этих милых созданий, о внутриутробной диагностике на стадии беременности и абортированию крошечных человечков, отличающихся от остальных людей всего-то лишней хромосомой, вполне добродушных, по-детски простых и веселых, но мешающих комфортному проживанию родителей на пространстве, где злые, хорошо воспитанные и образованные люди строят рай на земле, ввиду полного отрицания рая небесного. Долго еще бродил я, покинув церковь, по извилистым арбатским переулкам, размышляя о превратностях земного счастья, надежде, непривычной жертвенной любви, которые раскрываются в церковном общении между простыми, пусть даже порой, и безумными людьми.
Однажды мне довелось присутствовать при крещении взрослого человека. Обнаженный мужчина в плавках повернулся лицом на запад – символу тьмы, священник вопрошал:
– Отрицаеши ли ся сатаны, и всех дел его, и всех aггел его, и всего служения его, и всея гордыни его?
– Отрицаюся, – отвечал крещаемый.
Затем его повернули на восток – символу света и снова:
– Сочетаваеши ли ся Христу?
– Сочетаваюся.
Меня крестили во младенчестве, некоторое время бабушка водила меня в храм и причащала, а потом бабушка обессилила, слегла и умерла, я отошел от Церкви и стал жить как неверующий, будто и не отрицался от дел тьмы. Жизнь моя потеряла глубину, стала плоской, как лист бумаги, разрисованный пьяными каракулями. Покаяние в храме после долговременного отлучения от Церкви святые отцы называют вторым крещением, стало быть, необходимо восстановить своё естественное человеческое отвращение от дел тьмы.
Итак, я скорблю о падении во тьму, искренно каюсь и отрицаюсь от мерзких адских деяний. Я ненавижу гордость и многочисленных её уродливых детей. В гордости нет любви, а только эгоизм и ненависть к любому, кто покусится отнять вожделенное, иной раз такая ненависть, что не остановится и перед убийством. Конечно, только в состоянии помрачения ума возможно забыть, что всё – абсолютно всё, что мы имеем хорошего – дано нам Богом. Сказано же, «без Меня не можете делать ничего», «волос с головы вашей не упадет без Моего повеления», а мы в помрачении ума присваиваем то, что дано нам свыше и кричим: это всё я!, это всё моё! Да ничего у нас своего нет, кроме тех преступлений, на которые мы так легки.
