дня читала утреннее и вечернее правила из молитвослова, покаянный канон и клала поясные поклоны столько раз, сколько лет жила вне церкви.
Потом слегка улыбнулся и спросил, по силам ли мне это. Я затрясла головой: конечно, справлюсь. Он положил мне на голову епитрахиль, перекрестил меня и прочитал молитву, в которой говорилось, что он, недостойный иерей, властью, данной ему Господом, разрешает меня от всех грехов. Вот епитрахиль с меня снята, я разогнулась. Как все передо мной, приложилась ко Кресту, Евангелию... Думаю, целовать ему руку или все-таки не обязательно. Что-то во мне противилось этому. Батюшка увидел мое затруднение и прошептал: «Прикладывайся или отходи — люди ждут». У меня в голове вдруг всплыло и прозвучало: «Не мужчине, а Господу Богу ты целуешь десницу!» — и я, как все, сложила ладошки крестообразно. Священник положил сверху свою руку, я приложилась к ней и почувствовала наконец-то облегчение.
Отошла от аналоя и слышу рядом: «Поздравляю с первой исповедью». Сказал это седой мужчина, который стоял передо мной в очереди. Я поблагодарила его, совсем успокоилась и спросила, а не про него ли рассказывал батюшка. Про меня, кивнул он. Я, наверное, улыбалась, как арбузная корка, поэтому он спросил, понимаю ли я, что со мной произошло. Ничего я сейчас не понимала. Мне было так светло и радостно, будто с меня мешок грязи свалился. Мужчина сказал, что под епитрахилью сгорели все мои грехи, и на суд я их не понесу. Если бы про смерть говорил кто-нибудь другой, я бы, может, и не поверила, но этот человек сам это пережил. Потом он показал, где мне лучше стать, а сам пошел направо, где стояли мужчины.
Всю следующую неделю я старательно читала молитвы и каноны, делала поклоны за свои безбожные годы. Настроение держалось устойчиво хорошим, только перед субботней службой разволновалась, почти как в первый раз. Ничего, снова исповедалась, перечисляя то, что вспомнила за всю свою непутевую жизнь. А уж когда пошла к Чаше со Святыми Дарами, сложив руки крестом на груди, испытала настоящий страх: вот, Он рядом со мной, — Сам Иисус Христос! — и так боишься невольно оскорбить Его малейшим греховным помыслом.
После причастия шла домой, как по небу плыла: внутри меня была частица Самого Иисуса Христа, вокруг меня светило яркое солнце, и люди стали такими добрыми и красивыми!
Дома отключила телефон, накрыла стол по-праздничному. И вот за столом ощутила присутствие Павла — это очень ясно мне представилось... И я подумала, почему же он уехал? Теперь-то я понимала, что ничего случайно в духовной жизни не происходит. И вдруг — как озарение! — я все поняла. Если бы он был рядом, то я увлекалась бы притяжением его личности, и это меня отвлекло бы от Господа и моего покаяния. А так, ему в подарок, с его помощью, используя опыт из дневника, мне удалось пройти через все преграды и совершить самое главное в жизни.
После праздничной трапезы почувствовала «немощь плоти», прилегла на часок вздремнуть. Сон мой был легким, как пух, и прозрачным, как день за окном. Проснулась свежей и веселой, включила телефон — и он сразу в моих руках затрезвонил. Сначала позвонила Светланка. Она отругала меня за то, что я «пропала», на что я ответила, что «наоборот, нашлась». Услышав мой радостный голос, она успокоилась и, вздохнув: «Ну и Па-а-авлик... Это ж полная ар-ма-ту-ра», убедительно просила звонить, ежели что. Следом за ней прорвался ко мне Геннадий, который долго и настойчиво просил меня вернуться, угрожая, что он «в случае чего и жениться на мне может».
Последующие дни ко мне шли с разными вопросами, просили помочь, приходили в гости, звонили по телефону — все, кому не лень. «Девочки» из института хором отмечали, что я расцвела, похорошела и что «мой новый роман очень благоприятно сказывается на моей внешности». Кто-то просил рецепт моей косметической маски, кто-то спрашивал адресок женского салона красоты, куда я устроилась, и требовали озвучить цены на тамошние услуги. Да, однажды меня встретил после работы Эдвард с букетом роз и, заглядывая в мои ясные очи, вежливо, но трепетно вопрошал, а не свободна ли я?
И только к концу недели появился мой долгожданный господин. Из телефона посыпались вопросы о моем самочувствии, успехах, настроении. Я ему сказала только одно: «У меня все-все это по-лу-чи-лось!» Он все понял и поздравил меня. Мы договорились о встрече, и, помедлив, Павел чуть слышно произнес: «Ты самый дорогой мне человек...» Мiру — миp[1]
(100-летию Владимира Набокова посвящается)
Зашел я к нему совсем ненадолго. На улице ветрено, похолодало, и мне срочно потребовалось согреться, а у Барина всегда имелся приличный горячий чай. Однажды он совершил кругосветное путешествие с целью собирания рецептов приготовления чая в разных странах. Итогом этой познавательной поездки явилась книга с большим количеством цветных иллюстраций и текста, набранного тоже цветными шрифтами. Когда я спросил, зачем нужна эта книга, он даже рот открыл от удивления: как это зачем, конечно, для того, чтобы процесс потребления этого напитка превратить в осознанное действие. Ты подумай, распалялся он, нервно ерзая в кресле, доколе мы всё будем делать необдуманно, механически; мы же в конце концов не автоматы газированной воды, а всё же люди, то есть субстанция мыслящая хоть как-то. Ладно-ладно, успокаивал его я, раз так, то напои меня чаем, приготовленным по какому-нибудь уникальному рецепту. Я никак не ожидал, что Барин совершит этот необычный поступок: он встал из своего кресла, к которому, казалось, прирос навечно, — и снова сел, уже в
