книгами, и сосудами, и ризами, и прочими церковными вещами, по преданию и по правилам святых апостолов и по изложению благочестивых царей греческих, во Цареграде царствовавших, великого Константина, и Устинияна, и Михаила, и Феодоры, и прочих благочестивых царей, в своя времена бывших.
И так благоверный царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии повелел святые книги на торжищах покупать и в церквах класть. Но среди них мало нашлось пригодных, прочие же все растлены от преписующих, ненаученых и неискусных в разуме и не исправлявших то, что писали, И сие дошло царю в слух, он же начал помышлять, как бы изложит печатные книги, как у греков, и в Венеции, и в Италии, и в прочих языках, дабы впредь святые книги излагались правильно; и так возвестил мысль свою преосвященному Макарию, митрополиту всея Русии, святитель же, слышав, зело возрадовался и сказал царю — яко от бога извещение принял и дар, свыше сошедший. И так повелением благочестивого царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии и благословением преосвященного Макария, митрополита, начали изыскивать мастерства печатных книг в 1553 году, в 30 лето царствования Ивана Васильевича[10].
Царь повелел устроить Дом от своей царской казны, где печатному делу строиться, и щедро давал из своих царских сокровищ делателям — Николы-чудотворца Гостунского дьякону Ивану Федорову да Петру Тимофееву Мстиславцу — на составление печатному делу и к их упокоению (то есть содержанию), пока и на совершение дело их придет. И начали печатать сию святую книгу, Деяния апостольские… в лето 7071 (1563) апреля, в 19, закончили же в лето 7072 (1564) марта, в 1 день при архиепископе Афанасии, митрополите всея Русии».
Послесловие, если отбросить церковную терминологию, имело ясно выраженный светский характер, злободневное политическое содержание. Оно было рассчитано на прославление царской власти, то есть продолжало ту же линию, что и рукописная политическая литература XV–XVI веков. Таким образом, уже первая печатная книга выполняла поставленную Иваном IV задачу возвеличения царской власти и отнюдь не являлась просто церковной книгой, какие были до того. Пусть послесловие занимало в ней малое место, но удельный вес его был достаточно велик.
Характерна откровенность, с какой уже в самой первой фразе бог и царь были поставлены рядом. Нашло себе место и известное стремление представить московского даря продолжателем дела греческих императоров: как указывает послесловие, Иван IV кладет книги в церкви «по изложению» царей греческих, которые с почтением перечисляются, что не мешает, однако, лишний раз напомнить, что их время прошло: «в своя времена бывших»; теперь это дело продолжали уже не греческие цари, а русские.
Язык послесловия прост, достаточно понятен и в то же время торжествен, соответственно всей идее послесловия — возвеличить деятельность Ивана IV.
Иван IV не счел нужным скрыть влияние Запада в деле введения книгопечатания. Наоборот, подчеркивается пример Греции, Италии и других стран, желательность подражания Западу в области книгопечатания. Ясно указывается задача книгопечатания — дать «исправные», грамматически верные книги — и прямо говорится, что рукописную книгу «праведно изложить», то есть без ошибок, невозможно; чтобы дать грамотную книгу, нужно ее печатать, а не писать от руки.
По орфографии своей первопечатный «Апостол» был исправен. В общем книга носила славянский характер, но с русскими примесями в письме и языке. Они были тщательно продуманы и приближали книжную речь к разговорной. Некоторые из новшеств в орфографии «Апостола», хотя и очень долго еще не принимались старой грамматикой, но были совершенно правильны. Часть их была узаконена только в новом правописании уже в наше время.
Так, в «Апостоле», кроме славянского окончания родительного падежа прилагательных мужского рода «аго», употреблялось и русское окончание «ого, его», например: всякого, гостунского, единого, иного, наносящего. По-славянски все эти слова должны были кончаться на «аго». По старой русской грамматике только «иного» писалось через «о», остальные — через «а» (всякаго, единаго…). Сейчас мы пишем так же, как печатал и Федоров. В приставках, оканчивающихся на «з», он менял «з» на «с» по произношению; в отступление от славянского он печатал: бесчиние, бесчестие и т. д. Так и мы пишем теперь. Но до самой революции эти слова писались через «з». Вот насколько Иван Федоров опередил свое время.
Нашли свое место в послесловии и мысли Максима Грека. Они даже почти дословно повторены.
Так, в 1542 году Максим писал о рукописных книгах, что они «растлешася от преписующих, ненаучных сущих и неискусных в разуме и хитрости грамматийстей…» А в послесловии читаем: «В них (книгах) же мали обретошася потребни, прочие же все растлени от преписующих…»
Вот, между прочим, пример того, как уже в первой печатной книге нашли свое место идеи, развивавшиеся тогдашней публицистикой. Еще в большей мере были здесь выражены политические идеи Ивана IV.
Прошли лето, осень, настала зима 1564 года.
Жизнь на Печатном дворе шла своим чередом. Переплетали «Апостол».
Неожиданно Федоров узнал новую неприятную весть: царь бежал от бояр из Москвы. На Печатном дворе все пребывали в неизвестности. Наконец, стали созывать народ на Красную площадь: царь прислал народу грамоту, ее будут читать с Лобного места.
Народ запрудил всю Красную площадь, толпился у Лобного места. Не видно было богатых боярских шуб; собираться велели купцам, ремесленникам, мещанам. Рядом с купцом в темном, но добротном кафтане стоял ремесленник в овчинном тулупе или зипуне из домотканого сукна. Кое-где мелькали иностранцы, приезжие купцы, одни в европейских, другие в восточных нарядах.
У Спасских ворот Кремля толпа пришла в движение, словно образовался в ней водоворот. Завиток водоворота стал передвигаться к Лобному месту, достиг его, и на возвышение поднялись дьяки, бояре, духовенство. В руках одного из дьяков появилась грамота. На площади все затихло. Царь писал купцам, ремесленникам, простому народу. Он обвинял бояр в измене, в нежелании служить государству, сражаться за отечество, обвинял также и духовенство в том, что оно поддерживает бояр, а потому, писал царь, он решил оставить государство и поехать куда глаза глядят. Но, заверял москвичей Иван IV в своей грамоте, его опала и гнев не касаются народа.
Кончили читать грамоту. На Лобное место поднялись бояре и, обращаясь к митрополиту Афанасию, стали просить его, чтобы он уговорил царя вернуться. В начале февраля 1565 года царь вернулся в Москву.
Вскоре типография получила новый приказ — печатать «Часовник». Работа, казалось, опять пошла по-прежнему. Оснований для тревог не было.
Однажды посетил типографию итальянский купец Барберини, с почетом принятый в Москве, обласканный царем. Барберини ходил по Печатному двору, смотрел работу, изумлялся мастерству русских печатников, так умело справившихся с новым для них делом, хвалил их.
В письме на родину Барберини писал о москвичах: «В прошлом году ввели они у себя печатание… и я сам видел, с какой ловкостью уже печатались книги в Москве».
Федорову приятны были похвалы иноземца. Он показывал отпечатанные книги, справлялся, где можно достать материалы для типографии. Купцу Барберини была заказана печатная бумага, металл для отливки новых шрифтов.
Барберини отослал на родину список товаров, которые необходимо прислать в Москву. Среди сукон, различных изделий, одежды, сладостей он требовал также «четыре или пять пуд висмуту для типографщиков, четыре или пять тюков (до десяти стоп) большой бумаги для печатания».
7 августа 1565 года начали печатать «Часовник» и 29 сентября закончили. Но еще до окончания, 2 сентября, начали второе издание «Часовника» и закончили 29 октября. К обоим изданиям приложено было послесловие, которое опять восхваляло царя и Макария, устроивших типографию. Послесловие говорило о пользе печатного дела и подчеркивало в этой связи значение разума.
Если послесловие «Апостола» было сочинено, как надо полагать, в кружке Макария, то послесловие «Часовника» писал, может быть, сам Иван Федоров. Подтверждение этому можно видеть в том стремлении оправдать типографскую деятельность, какое чувствуется в послесловии «Часовника». Таким образом, уже здесь Иван Федоров выступил не только в роли книгопечатника, но и писателя. Он и в дальнейшем брался за перо и писал талантливо.
Так своим чередом работала типография, но вокруг нее уже сгущались тучи.
