обложенный тремя рядами камней. Вот уж мы напились! Да еще и с собой прихватили в трехлитровой банке, которую тут называли «баллоном». Вдруг ближе к вечеру собрались и внезапно тронулись в путь. Дядя Гена вспомнил, что у него недалеко отсюда живет старинный друг. Поехали к нему в гости на дальний хутор в плавнях, что на юге острова Хортица. Друга дома не оказалось, зато его мать-старушка нас не отпустила: да как же это гостей да борщом не накормить!
И вот мы сидим в старинной хате-мазанке под камышовой крышей с открытыми настежь оконцами, во дворе тявкает старая псина, квохчут куры и ворчат индюки, где-то далеко мычит корова. Под окнами цветут пышные пионы, от которых в хату вливаются сладкие воздушные волны. В центре стола – глиняный горшок с бордовым борщом. Мы по очереди деревянными ложками зачерпываем густое душистое варево и на кусках хлеба-паляницы доносим до рта, хлюпаем, закатывая глаза от удовольствия, а баба Христя ходит вокруг, гладит каждого по голове, хвалит за хороший аппетит: «яки ж ото вы у мэнэ добри диты», вываливает в борщ пол-литра сметаны, а мы смеемся, мокрые от пота, выступившего на лбах и черпаем, черпаем безумно вкусный борщ.
Потом была степь! Мы вышли посреди бескрайнего раскаленного пространства и пешком по серебристому ковылю, по духмяной полыни, осторожно обходя колючий осот и огромный двухметровый татарник с шипами, шлепали по направлению к одиноко стоявшему дереву. Снизу, от нагретой серой земли, поднимался жар, от растений исходили густые тревожные запахи, справа у горизонта серебрился Днепр, сзади клубилась поднятая нами рыжеватая пыль, сверху безжалостно пекло солнце, а над нами кружила парочка коршунов, вероятно, считая этих беспомощных двуногих созданий внизу своим плотным ужином. Наконец, мы подошли к раскидистому дереву шелковицы. Юра забрался на нижнюю ветку и собственным весом прижал её к земле, а мы срывали мягкие плоды, похожие на крохотные грозди винограда и отправляли в рот. Потом я сменил Юру, позволив и ему насладиться дарами природы. Скоро наши руки и губы окрасились в бордовый цвет. Тетя Валя заставила нас по очереди умыться водой из «баллона» с мылом, «чтобы так до конца жизни не осталось». Потом Лена попросила отца позволить ей сесть за руль, и вот мы едем по степи, а наш суровый водитель, вцепившись в баранку и вытянув шею, с визгом восторга, под чутким отцовским руководством несёт нас по голой степи со страшной скоростью в десять километров в час, хотя ей, наверное, кажется, что на спидометре все сто десять.
Потом Лена вернула руль отцу и попросила его отвезти нас с Юрой на Ждановскую набережную, потому что она жуть как соскучилась по городскому пляжу. Родители уехали домой, а мы купались, лежали на белом песке. Здесь отовсюду доносились провоцирующие запахи еды: домашней колбасы с чесноком, котлет, малосольных огурцов, жигулевского пива, пончиков. У нас снова разыгрался аппетит, поэтому Юра посчитал на пальцах: пикник с мусакой был завтраком, борщ у бабы Христи – обедом, так что нам пора ужинать – и сбегал в павильон, принес раков, пирожки с капустой, которые мы запивали холодным лимонадом в запотевших бутылках, играли в волейбол, снова купались. К Лене подошли такие же как она кареглазые красавицы, они стали бродить по берегу по щиколотку в воде и тихо говорили о чем-то своём, девичьем… Мы с Юрой и еще двое парней, с которыми пришли подруги Лены, зорко следили, чтобы ни дай Бог! – никто не посмел даже косо взглянуть на наших девушек, а уж тем более обидеть, мы были готовы в любую секунду сорваться и броситься на обидчика, кем бы он ни был.
А потом отдыхающие стали потихоньку расходиться, огромный пляж пустел, выключили репродукторы, из которых непрестанно лилась популярная музыка, наступила дивная тишина и праздник очей! Раскаленный шар солнца медленно опускался в алые шелка облаков. А по золотому небу, по золотой воде Днепра, по золотому песку пляжа – плавно ступая, шли грациозные гречанки, нечеловеческой красоты неземные создания, неприкасаемые и недоступные, как дикие серны, совершенные, как ангелы. А потом мы, уставшие до ломоты в теле, притихшие и томные, брели под фонарями домой сквозь душную южную ночь, полную таинственных звуков, теней, неожиданных ароматов заснувших цветов, стрекота цикад, удивляясь, как много, оказывается, можно прожить, как много сделать и сказать всего-то за один летний день.
Поздно вечером мы с теткой чистили судака, пойманного мною, сохранённого тетей Валей в молодой крапиве и привезенного на машине прямо тётке на дом, и я сказал:
– Теть Галь, можно я у тебя останусь навсегда?
– Конечно, Андрейка! – весело кивнула она, но потом вскинула голову: – Погоди. А как же мама? Она же без тебя с ума сойдет.
– А мы и её сюда привезём.
– Да я-то с радостью, только разве она из Москвы в нашу провинцию поедет?
– А не поедет, так мы с тобой одни как-нибудь проживем. Ты понимаешь, теть Галь, здесь я живу, а там – прозябаю.
– Это, Андрюш, летом. А зимой и тут бывает тоскливо. А уж когда пыльная буря или воздух от заводов подует – тут просто ужас как плохо.
Может быть, зимой и так, хотя где бывает хорошо в холод и метель, в сырость и проливные дожди? Только я с утра до вечера погружался и купался в дивных струях интересной, многоликой, полной событий жизни.
Открыли мне пацаны два самых страшных места. Туда тетка настоятельно рекомендовала мне и носа не совать, что меня особенно прельстило. Однажды ребята собрались во дворе, слегка размялись игрой в волейбол, после чего нас потянуло на подвиги. Они в сторонке от меня немного посовещались, потом Юра громко сказал: «Я за него ручаюсь!» – и вот мы идём гурьбой в Милистиновку. Волнение и страх пробирали не только меня, вся компания как-то подобралась, засопела. Наконец, мы прошли дома, пересекли пустырь, перелезли через забор, и перед нами открылась с виду обыкновенная мусорная свалка. Но среди ржавого металлолома, гор битого кирпича, рваных противогазов, колёс и прочего хлама – то один, то другой – стали находить нечто, ради чего мы сюда пришли: оружие!
