соседних домах кто есть?
? Кто и был, ? в город подались или умерли. Одна я здесь. С Богом.
? Так мы тебе молитву прервали?
? Какая у меня молитва, когда я почти слепая ? одни поклоны остались.
? А в церковь ходишь?
? Хожу по праздникам. Вон, через лес напрямую четыре километра всего. Батюшка там добрый. Свечки и маслице за так мне дает.
? Поди, зимой-то страшно? Темно ведь.
? Когда-то страшно было. Волки матерые окрест бегают. Следы от них большущие, как коровьи. И глазищами зелеными горят. Как не страшно? ? старушка ерзает, наконец, полушепотом говорит: ? Так меня как научили-то разумные люди? Привесь, говорят, икону Николы Чудотворца на грудь ? вот как у друга твоего ? и ничего не бойся. А когда подступают эти… матерые с зелеными глазищами, шепчу: «Никола Чудотворец, подсоби до церкви живой дойти!», ? и дохожу.
? Бабушка, а кто тебе по хозяйству помогает? Дрова, там, поколоть, воду принести?
? Никто. Воду еще сама ношу. Много ли мне надо? На неделю несколько ведер. А вот с дровами уже все ? откололась. Без дров живу.
? А как же щи варишь?
? На щи да картошку хворосту в лесу наберу маленько ? хватает.
? А зимой дом как обогреваешь?
? Никак. Оденусь потеплей и дышу.
? А если мороз сильный?
? Ничего, привыкла. Потеплей повяжусь, одеялками обложусь ? и на боковую. Знаешь, как в мороз спится сладко! Как мишке в берлоге.
Лежу на печи и удивляюсь, до чего же человеку на самом деле мало надо. Мне и за собой приходилось замечать, как иногда быстро переключаюсь от капризов избалованного горожанина до аскезы подвижника. Случается это, когда попадаю в новые условия, где быт отодвигается на задний план, а первое место занимает потребность спасения души. Или, скажем, необходимость просто выжить. Впрочем, это одно и то же.
Солдат в окопе, который отстреливается от лезущих со всех сторон врагов, ? он-то вряд ли размышляет о новинках моды или меню ближайшего ресторана. Ему лишь бы отстреляться и выжить, хоть грязным, хоть вшивым, хоть раненым. Но чем в своей земной жизни отличается любой человек от воина? У солдата война видимая, убивающая всего-то тело. А у каждого земного человека ? битва духовная, поражение в которой убивает душу, и навечно.
Ночью сознание нерешительно колеблется на грани между явью и сном. Когда в немой тишине шелестят последние мысли, ревет шторм дыхания и раскатами грохочет пульс ? снится мне, будто иду я в лохмотьях с холщовой сумой по некошеному полю по грудь в хлебном золоте. Босые ноги ступают по теплой мягкой земле. По груди бьют тяжелые колосья. Надо мной в синем небе пронзительно свистят птицы. Ладони растирают пшеничные зерна, пропуская мякину сквозь пальцы. Жую мучнистые зерна, запивая родниковой водой. Налетевший дождь пережидаю в огромной копне, зарывшись с головой в душистое шелестящее сено. И за все пою радостную благодарность Господу моему.
Утром после молитвы вспоминаем о костях. Спрашиваем бабушку, где ближайший погост. Она говорит, что за околицей у леса есть старое кладбище с часовней, а если настоящее, большое, ? то у батюшки за четыре километра. Правда, батюшку нам сегодня все одно не застать. Берем лопаты и идем на местный погост. Бабушка увязывается за нами. Ойкает, шаркает, кряхтит, но от нас не отстает. Пока копаем могилку, она рассказывает, кто упокоился под здешними крестами. Ее послушать, так что ни человек, то праведник или мученик.
? Как бы нам войти в часовенку? ? спрашиваю, когда могила готова.
