Это были вежливые грузинские ребята, два Скрипача из «Кин-дза-дзы». В консерватории, небось, учились.
Потом они играли «Калинку». Это, надо сказать, было зрелище: британские десантники, с удовольствием отплясывающие под русскую песню, которую исполняют грузины. Они даже пытались напевать что-то. Еще б украинца с бас-барабаном сюда пригласить, и лондонская лужайка стала бы олицетворением мечты о дружбе и мире между народами.
«Вот какие номера надо готовить для Евровидения, а не бездарные We don’t wanna put in, — растроганно подумала я. — Музыка объединять должна. Ведь хорошие вокруг люди, если на каждого в отдельности посмотреть. И чего ругаемся, воюем, политику во все подмешиваем?..»
Потом я попросила их исполнить «Сулико».
— Хочешь танцевать? — пригласил меня муж.
Я положила руки ему на плечи, и мы медленно затоптались на лужайке под щемящую грузинскую мелодию. В тот момент я уже знала, что самым ярким воспоминанием вечера для меня станут не подвыпившие разноцветные натовцы, а два этих мальчика-музыканта.
Эта песня окончательно сроднила меня с ними. Ведь мы понимали друг друга с полуслова. Культурное пространство — фильмы, искусство, история — у нас оставалось общим. Не говоря уже о кулинарном пространстве. (Как хорошо отламывать кусок за куском от еще теплого хачапури, запивать домашним вином и слушать тосты гостеприимных хозяев. Впрочем, тосты — это опять культура.)
Ох, Сулико, как же так получилось. Ведь прожили вместе около двух веков…
«Мы понимаем, что войны начинают политики, но скажи — что за люди в Грузии живут?» — допрашивали меня несколько месяцев назад друзья мужа на наших традиционных посиделках в пабе.
Я верю, плохое когда-нибудь забудется, и мы начнем ценить главное. А главное — оно всегда хорошее. Может, народы и не ссорились?
— Тише вы, — хозяин дома зашикал на гостей, требуя уважения к единственной оставшейся на вечеринке даме, — для Ольги играют русскую народную песню про любовь!
Но разгулявшемуся десанту было уже не до лирики. Вокруг начался бедлам. Один гость маршировал, другой безуспешно пытался выбраться из кустов, третий свалился в пруд, распугав уток, четвертый орал патриотические песни (третий ему подпевал прямо из воды).
Теперь вечеринка ничем не отличалась от празднования Дня десантника в Парке культуры и отдыха имени Горького. Ведь десантники всего мира похожи — независимо от того, какого цвета они сами и их береты.
Нежная «Сулико» оказалась не в состоянии справиться с этой воинственной какофонией. Она прервалась, немного не дозвучав до конца. Я переглянулась с музыкантами. Они развели руками и виновато улыбнулись мне. Только мы трое знали, о чем была песня.
Автопортрет в народном костюме
К вопросу о национальной самой идентификации.
Одна монголка рассказала мне, что ее сын, студент московского вуза, первое время страдал то ли от пренебрежения, то ли от равнодушия сокурсников. Все изменилось, когда он пришел в монгольской одежде на один из институтских вечеров. Студенты, по ее мнению, подсознательно зауважали в нем цельного и гордящегося своими корнями человека.
— Загнутый мысок у нашей обуви, чтобы землю не ранить. Даже когда монгол юрту ставит, он у земли прощения просит, — на прощание просветила меня женщина.
Я вспомнила этот разговор, когда попала на народное гулянье в Портсмуте. Ничего такого не было в самом празднике: сразу из нескольких точек неслась музыка, молодежь загорала на ступеньках, а две подвыпившие подружки плясали на потеху публике, которая гуляла по зеленому лугу вдоль палаток с едой и сувенирами.
Но вот национальные наряды трудно было не заметить. Африканцы пришли в ярких тюрбанах, индианки — в праздничных сари. Турецкие матери даже на трехлетних мальчиков надели шаровары и широкие пояса. Эти дети родились в Британии, но растут с полным осознанием того, что они — турки. Англичане в шортах и майках смотрелись совсем нейтрально. Некоторые, впрочем, обматывались в яркие куски африканского текстиля, продававшиеся тут же, но это так, ради шутки и карнавального настроения. Все равно было видно: они — белые, британцы, у себя дома.
Я представила себя на этой интернациональной лужайке — в кокошнике и красном сарафане с передником. Люди подумают — вот, тетка оторвалась от фольклорного ансамбля. У нас, как и у англичан, нет потребности постоянно носить собственную национальность «на рукаве». Мы почему-то уверены, что не потеряемся в любой одежде, на любой территории, какими бы иностранными буквами ни были записаны наши адреса и фамилии. Кстати, сегодня за пределами России живет 20 миллионов русских.
В армейских казармах Илфорда я познакомилась с Иваном, сыном украинки и русского. Не знаю, что и когда привело его семью в Англию. Он был назван лучшим солдатом года, но британская военная форма не мешала ему помнить свое родство. Он рассказывал мне русские анекдоты, я смеялась, чувствуя при этом, как смотрели на нас его сослуживцы. Им было странно слышать русские разговоры у себя в военной части.
На светском приеме в Лондоне в честь московского модельера Анны Росса я увидела людей, для которых смокинги и шелковые платья со шлейфами — почти что униформа. Дипломаты из России, эмигранты разных поколений вместе с англичанами аплодировали своей талантливой соотечественнице, создавшей наряды, подходящие для любой европейской столицы: без византийской позолоты, но русские по духу. Русский язык здесь мог звучать с акцентом, но было очевидно, что он в этих семьях передается по наследству, как фамильная драгоценность. А ведь еще двадцать лет назад у нас в стране к эмигрантам был подход, как в старой Японии: поселился за границей — значит, больше не наш.
Я до сих пор привыкаю к тому, какое большое место занимают российские история и культура в сознании англичан. Наверное, одна бывшая великая империя всегда с интересом будет смотреть на другую. Телевидение и газеты не стали бы отводить столько места под эти объемные материалы, если бы на них не было спроса.
В 1662 году Самюэль Пипс записал в дневнике, как жители Лондона глазели на московское посольство: «Я не смог разглядеть самого царского посла в его карете, но мужчины из свиты выглядели статными и красивыми в своих одеждах и меховых шапках. Большинство из них держали на руках соколов, привезенных в подарок нашему королю. Но Боже, как странно было видеть нелепую натуру наших людей, которые не могут удержаться от насмешек и глумления надо всем, что им кажется необычным». После Петра экзотики в нас поубавилось, но в чем-то мы и сейчас остаемся для англичан завернутой в тайну головоломкой.
Что они точно не поймут и не оценят — это зигзаги нашего отечественного патриотизма, нашу «странную любовь» к России, с домашней привычкой ругать всех и вся. Человек, поносящий при
