Глава первая
В господском саду
Дунька стояла на краю канавы и смотрела на господский сад. Сад этот, зеленый, тенистый, был недоступен и заманчив.
Поодаль за деревьями, чуть на взгорье, белел дом. Там жили Дунькины господа. О них Дунька много чего слышала, а видеть не приходилось.
Еще дальше, тоже на взгорье, сияя голубыми маковками, возвышалась церковь. А тут же, за канавой, рядами росли кусты, щедро осыпанные малиной.
Дуньке лишь недавно сровнялось семь лет. Жила она в деревне, которая отсюда еле виднелась в низине у самой реки. Деревня называлась Белехово и принадлежала тем господам, в сад которых глядела Дунька. Господам принадлежала не только деревня, но все, кто жили в этой деревне. Значит и сама Дунька. И отец ее Игнат. И мать Анисья. И оба братца — пятилетний Демка и меньшой, недавно родившийся Андрюха. И Дунькина старая бабка, которая все больше на печи полеживала, и она тоже была господской.
А сейчас маленькая Дунька стояла на самом краю глубокой канавы, отделяющей господский сад от леса, и прикидывала: шибко ли ее отлупит мать, если она все-таки перепрыгнет канаву и всласть наестся господской малины?
«Отстегаю кнутом, если нос сунешь…» — грозился отец. «Не смей туда ходить!..» — сколько раз твердила ей мать про запретный сад.
Но малиновые кусты, все в ягодах, были красны-краснешеньки и гак манили, что утерпеть не было сил. И Дунькины маленькие ноги, босые, все в царапинах, нетерпеливо топтались у края канавы, а Дунькины глаза, уже метнувшись через канаву, жадно шныряли, высматривая на кустах гроздья крупных ягод. Да в лесу разве такие?
И Дунька наконец решилась. Подхватив подол сарафанчика из синей крашенины, она отступила на шаг, чтобы половчее прыгнуть. И — эх, была не была! — чего еще долго раздумывать…
Но она не прыгнула.
На той стороне канавы листья ближнего к ней куста орешника вдруг зашелестели, шевельнулись, и из них вышла девочка.
— Ой!.. — вскрикнула Дунька и от неожиданности чуть не повалилась на траву.
Девочка была беленькая, кудрявая, в платье уж таком розовом, ну будто бы как заря летним утром. Кивнув в ту сторону, где за деревьями виднелся господский дом, она быстрым шепотом спросила у Дуньки:
— Ее-то не видно?
— Кого? — тоже шепотом спросила Дунька.
— Да няньки же! Ниловны! Я от нее убежала.
Дунька с опаской глянула в сторону господского дома.
— Никого там. Ни душеньки.
— Тогда иди сюда. Прыгнешь?
— А чего ж… Прыгну.
Теперь Дуньке раздумывать нечего. Она отходит назад шагов на пять. Повыше вздергивает длинный, чуть ли не до земли, сарафан, да с разбегу через канаву — скок!
И вот она в господском саду!
Малина — рядом. Вроде бы сама в рот просится. Но Дуняше теперь не до малины. Стоит и на девочку глаза таращит: бывает же на свете такая красота! На шейке бусинки сверкают, как росинки на солнце. А на ногах ботинки. Сроду таких Дуня не видывала. Неужто господа в таких каждый день ходят? Как с утра обуются, так и ходят?
И девочка смотрит на Дуньку. В глазах любопытство.
— Тебя как звать?
— Дуней, — ответила Дунька.
Девочка удивилась:
— Дуней? И тебя?
— Вестимо, Дуней. А чего ж…
— И меня тоже Дуней звать.
— Ну-у… — протянула Дуня, тоже удивляясь. — И тебя?
Девочка кивнула и стала дальше спрашивать:
— Ты откуда? Где живешь?
Дунька махнула рукой на реку:
— Белехово знаешь? Белеховские мы.
— Знаю, — сказала девочка. — Белехово наше. Моего папеньки.
Эх, как же она, Дунька, раньше-то не смекнула, что девочка в розовом платье — барышня Евдокия Степановна, баринова дочка!
— И ты тоже наша, — продолжала девочка, наморщив узкий лобик. — Ты тоже моего папеньки.
Дунька и спорить не стала. А как же? Чья же она? С малолетства знала, что барина Степана Федоровича.
А эта красивенькая барышня, так оно и есть, — баринова дочка. Ее, махонькую, как-то видели они в церкви, когда с матерью туда ходили. Еще мать, наклонясь к ней, на ухо прошептала: «Глянь, Дуня, вон баринова дочка. Ишь какая нарядная! С тобою одинаково окрестили. Тоже Евдокией звать. Дунечкой…» Но тогда Дунька на барышню особо смотреть не стала. Не до того ей было. Уж очень красиво в церкви пели.
А сейчас оттого ли, что Евдокия Степановна была ростом с нее и года, видно, у них были одинаковые, а может, по чему другому, но только Дуне ничуть не было боязно, что рядом барышня. Наоборот, стало ей привольно и весело. А сама барышня, почудилось, будто бы ей подружка.
И, любуясь барышней, камушками, блестевшими на ее шее, Дуня приветливо сказала:
— Давай малины поедим.
— Давай, — согласилась барышня.
Дунька вмиг отыскала глазами самый ягодный куст, снизу доверху облепленный малиной, и крикнула:
— Чур, этот мой! Чур, я с него ягоды буду брать.
И, подскочив к облюбованному ею кусту, давай с него щипать малину — ив рот, и в рот, и в рот… Ну до чего же сладка! Никогда такой не пробовала.
Девочка тоже шагнула к кусту. Положила в рот две-три ягодки, поморщилась. Брезгливо вытерла пальчики о подол платья и отошла прочь.
— Ты почему не ешь? — спросила Дунька. А у самой рот полон ягод, еле язык ворочается и весь подбородок в малине.
— Не хочу. Невкусные.
Дуньку обида взяла за господскую малину.
— Невкусные? Да ты что? Очумела?
— И ты не ешь, — вдруг сердито сказала девочка. — Не надо, я не велю.
Дунька возмутилась:
— Почему это—не надо? Надо. Жалко тебе, что ли? Ишь жадная! Буду есть! Буду, буду…
Девочка нахмурила светлые бровки.
— Вот возьму да папеньке нажалуюсь.
— Пуганую нашла… Думаешь, я не могу? Тоже нажалуюсь. Мой батя здоровый! Здоровее всех на деревне. Мой батя коли Захочет…
— А мой папенька, если я захочу, прикажет твоего кнутом засечь.
