дороге Глашку, старую свою подружку. Та спросила:
— Куда несешься, Дуняша? Куда торопишься?
Дуня ей лишь рукой помахала. Кинула в ответ:
— После, после, Глашенька… — и бегом дальше.
Все, кому повстречалась Дуня этим днем, потом вспоминали: какая румяная, какая развеселая бежала она по дороге, перекинув косу с лазоревой лентой на грудь. А все ее видели в этот день последний раз.
Все, кроме брата Демки. С ним у Дуни была еще одна встреча. Только Демка о том единым словом не обмолвился.
Бежала Дуня, в голове же у нее была лишь одна думка — что она станет петь барыне Варваре Алексеевне, когда та пожелает узнать, чему обучилась Дуня, живя в Пухове чуть ли не полный год? И очень мечталось Дуне так спеть, чтобы барыня ей сказала: «Ладно, Евдокия, вижу, что в Пухове тебе делать нечего. Даю тебе вольную. И поедешь ты учиться в Москву, а желаешь — в Санкт-Петербург». А Дуня ей: «Матушка барыня, Варвара Лексеевпа, имеется в стране Италии город такой, Неаполем прозывается. Так сказывал мой маэстро синьор Антон Тарасович, что больно хорошо там пению учат…» А барыня к ней с улыбкой: «Ладно, поедешь тогда в страну Италию да в город, который Неаполем прозывается. А как выучишься — и нас не забывай…»
И, полная этих сладостных мечтаний, неслась Дуня навстречу своей судьбе по дороге, которая вела в барскую усадьбу.
А весна вдруг взяла свое. На дороге грязь пообветрило и глина не липла к лаптям. Далекий лес оделся в зеленую дымку. На солнцепеке по бугоркам ощетинилась первая травка, кой-где зажелтели цветы мать-и-мачехи.
«Что же мне спеть? — думала Дуня. — Из Гретри, что ли? Может, арию Люсиль? Или Анютину песню из оперы Фомина? А может, лучше тот романс, какой мне Петруша на виолончели подыгрывал?»
Барский дом с белыми колоннами уже близок, виден весь за голыми ветвями лип и дубов.
«Арию Лоретты спою, — решила наконец Дуня, входя на господский двор. — Очень меня хвалил синьор Антон Тарасович, когда Эту арию пела…»
Барынина горничная Степанида грубо одернула Дуню, когда та пыталась из сеней пройти дальше в барские покои.
— Куда прешься? Порядков не знаешь?
Дуня, сразу оробев, пролепетала:
— Так ведь барыня приказали.
— Тут и стой, — велела Степанида и строго поджала тонкие бескровные губы. — Доложу… Ишь чего надумала — грязными лаптями да пол марать.
И стояла бы Дуня возле двери до прихода Степаниды и терпеливо бы топталась у порога, пока не кликнут ее к барыне. Но вдруг услыхала она музыку. А услыхав, забыла все на свете. Звуки доносились из-за неплотно прикрытой двери, которая, надо думать, вела в барские покои.
Безудержная радость заполнила Дуню — и здесь музыка! И здесь услыхала она песенку, которую не раз пела и Надежда Воробьева, и красивая Василиса, да и она сама…
И ноги сами повлекли ее на звуки музыки. Вся она, всем существом потянулась туда, где слышалась мелодия знакомой песни.
Она осторожно отворила высокую белую дверь и очутилась в просторном светлом зальце. Здесь стоял клавесин, точь-в-точь такой же, как в покинутом ею Пухове. А за клавесином, к ней спиною, сидела барышня. Дуня узнала ее: барышня Евдокия Степановна. Неприбранная, в папильотках, которые топорщились во все стороны, в розовом замусоленном халате, барышня вполголоса напевала знакомую Дуне песенку, аккомпанируя себе на клавесине.
Но пальцы ее то и дело ошибались, попадали не на те клавиши. Да и голосом она фальшивила, слушать непереносимо.
Полная самого искреннего доброжелательства, Дуня поспешила к клавесину. Ласково сказала:
— Ай, барышня… Тут надобно не фа, а ми. А тут вовсе соль бемоль! Соль бемоль, барышня. Да вы меня пустите, я покажу… А то ведь фальшь выходит.
И деликатно отстранив от клавиатуры руки барышни, Дуня одним пальцем проиграла мелодию, которая той не давалась. Потом, весело поглядев на барышню, еще и голосом повторила эти несколько нот.
Сперва барышня Дунечка словно бы онемела от изумления. Но изумление у нее сменилось возмущением и гневом: да что ж это такое? Какая-то девка в лаптях ворвалась без спроса, отпихнула ее от клавесина и вздумала учить?
— Ты в своем уме? — взвизгнула барышня, вскочив со стула. — Ты что…
Дверь, которая вела из зальцы в другие покои, распахнулась. Вошла барыня Варвара Алексеевна, с нею старшая горничная.
Степанида, метнув на Дуню сердитый взгляд, как бы беззвучно прошипела: не могла там дождаться? Сюда приперлась?
А барыня, поглядев на Дуню, спросила:
— Кто такая? Зачем сюда явилась?
Степанида объяснила, что девка эта из Пухова, барином Федором Федоровичем обратно присланная. Дунечка подбежала к матери:
— Маменька, она меня от клавесина отпихнула, учить вздумала… Ах, маменька!
Дуня начала было оправдываться:
— Да ведь… надо соль бемоль, а вы, барышня…
— Холопка! Указывать вздумала? Барышня получше тебя знает, что надобно, что не надобно, — вскипела гневом Варвара Алексеевна. — Ишь ты… Распустил вас там у себя Федор Федорович. Дерзость-то какая!
— Это точно, — поджав губы, поддакнула Степанида. — Дерзка не в меру.
— Ну-ну… А я-то хотела ее горничной к Дунечке.
— Что вы, маменька! Я ее на порог не пущу… Этакая грубиянка!
Снова вмешалась Степанида:
— Говорила я вам, голубушка барыня, лучше моей племянницы Лукерьи не сыщете… Тиха, услужлива, свое место знает.
— А эту куда? В девичью? Кружева-то, поди, не умеет плести.
Помолчав, что-то прикинув и обдумав, Степанида сказала:
— И в девичьей ей не место — дерзка не в меру. Опять же может барышне на глаза попасться.
— Барыня голубушка, постом у кривого Ерошки жена померла. Куча ребятишек без матери осталась. Чем не жена ему?
— И то дело… — проговорила барыня.
— Молода, здорова, и за хозяйством уследит, и ребятишек приголубит.
Внимательно оглядев Дуню, Варвара Алексеевна кивнула:
— Можно и замуж. Годится вполне.
Дуня только ахнула и закрыла лицо ладонями.
— А теперь проваливай отсюда, — сказала Степаяида и толкнула Дуню к двери. — Надо же — барышню до слез довела! Матери скажи: просватала тебя барыня за кривого Ерошку.
Глава тринадцатая
Но найти ее не удалось
Где Дуня пропадала до позднего вечера, никто не знал. С барской усадьбы домой не вернулась. Где-то, видно, пряталась.
Когда же совсем стемнело, осторожно поскреблась в окошко.
