ним общий язык. А еще до него вдруг впервые дошло то, о чем твердила мать: они с отцом похожи не только внешне, но и внутренне. Почему он не понимал этого раньше?
«…Таким ударом для Сергея Николаевича явилась статья в одной газете, изобиловавшая подробностями, которые были известны узкому кругу лиц. Контекст — профессор Ладышев всеми силами выгораживает сына, виновного в смерти пациентки. На самом деле все было совершенно не так, что и доказала в последующем судебно-медицинская экспертиза. Но одной статьи оказалось достаточно, чтобы сердце мужа не выдержало.
Тысячи спасенных жизней, сотни учеников и последователей — и одна-единственная статья, в один миг погубившая уважаемого человека. Я не держу зла на журналистку, которая ее написала, я ее давно простила. Время все расставило по местам: Сергея Николаевича Ладышева помнят, почитают и уважают даже после смерти. Надеюсь, в скором времени решится вопрос об установке мемориальной доски на доме, где он жил и работал в последние годы. Мне в этом активно помогают энтузиасты, для которых фамилия Ладышев что-то значит: кого-то он вылечил, кого-то учил. А вот фамилии Евсеева я больше нигде не встречала. И даже если на сегодняшний день она стала известной журналисткой, вряд ли ей будет сопутствовать счастье. Посеяв однажды горе — горе и пожнешь. Если же несешь людям добро, даришь свет, надежду — они будут тебе благодарны, будут любить и помнить.
— Нина Георгиевна, вы счастливая женщина?
— Да. Потому что я знаю, что такое любовь, я люблю и, когда наступит мой час, уйду в мир иной с любовью в сердце.
Вот такая история любви. Вечной, бесконечной во времени и пространстве.
Из разговора с этой необыкновенной женщиной я открыла для себя удивительную истину: это не мы впускаем в себя любовь, не она нас настигает, поселяется в наших душах. Все с точностью до наоборот: это мы, блуждая, попадаем на ее территорию. Это особый мир, особое энергетическое поле: восторг, эйфория. Сами того не замечая, мы пытаемся ему соответствовать: стараемся быть лучше, учимся быть добрее. Дарим другим радость, счастье и сами становимся счастливыми. У любви много счастья, оно на каждом шагу, куда ни глянь. Но…
Люди так устроены, что быстро привыкают к хорошему, пресыщаются. Становится скучно, хочется чего-то нового, более впечатляющего. Они перестают ценить гостеприимство любви, перестают уважать ценности хозяйки. Кто-то уходит сам, кого-то выдворяет она. Остаются лишь самые преданные, они же — самые счастливые люди на свете. Именно им любовь открывает свой главный секрет, свою главную тайну — свой миг бесконечности…
P.S. Но история была бы незавершенной, если бы не еще одна правда, о которой я не имею права умолчать. И не только потому, что мне не позволяет этого внутренний кодекс журналиста, в котором честь и совесть — не пустые слова. Есть еще и суд человеческой совести.
А потому, как это ни тяжело, как ни прискорбно, но приходится признать: Екатерина Евсеева и Екатерина Проскурина — один и тот же человек.
Да, это я когда-то написала статью, причинившую людям такое горе. Это я, поддавшись эмоциям, нарушила основное правило журналистики и встала по одну сторону баррикад, совершенно забыв, что по другую сторону — тоже люди, и им тоже больно! Это я не проверила — хотя была обязана! — всю информацию. Оправдания — мол, пыталась, но не вышло — здесь не срабатывают. Потому что, выдвинув обвинение, я обязана была отследить историю до конца и в данном случае не только принести свои извинения, но и дать в печать опровержение.
Увы, я этого не сделала. И не только потому, что газета закрылась. Я элементарно на долгие годы об этом ЗАБЫЛА!!! До тех пор, пока волею судеб не познакомилась с семьей Ладышевых.
Мне стыдно и больно. У таких ошибок нет срока давности, как нет срока давности у причиненного кому-то горя. В этом вы правы, Нина Георгиевна. Простите меня… Простите и за то, что по неведению, без злого умысла я снова вмешалась в вашу жизнь.
Простите меня, Сергей Николаевич Ладышев. Я была целиком и полностью неправа. Вы были и остаетесь той редкой личностью, которые заслуживают памятника при жизни, а не обивания порогов кабинетов разного рода чиновников, чтобы в память о вас разрешили установить мемориальную доску. Простите за тех, кому вы не успели помочь. Очень надеюсь, что это сделали ваши ученики.
Простите за сломанную судьбу вашего сына. Ведь он расстался с профессией, о которой мечтал с детства, отчасти и по моей вине. Но он — достойный сын своих родителей, нашел в себе силы состояться на другом поприще, близком к медицине.
И спасибо вам всем за жизненный урок. Теперь мне есть с кого брать пример.
Этой публикацией я прощаюсь с „ВСЗ“, которая по-прежнему остается моей любимой газетой, прощаюсь с замечательным коллективом редакции, с читателями. Прощаюсь с журналистикой, которой отдала столько лет и которая мне так нравилась.
Решение это зрело давно, и вышеописанная история стала лишь последней каплей, которая помогла понять: пора уходить и начинать новую жизнь. Рано или поздно на пути каждого человека становится Его Величество Выбор. Я свой выбор сделала.
Спасибо всем, кто был со мной рядом.
Отдельное спасибо главному редактору, который решится опубликовать этот материал.
Ваша ЕКАТЕРИНА ПРОСКУРИНА».
Вадим дочитал до конца. Переполненный эмоциями, снова закурил и невидящим взглядом уставился в лобовое стекло. Думать о том, что сказать матери, больше не было надобности. Катя сделала это сама. Честно и открыто.
Почему же тогда так муторно на душе?
Неожиданно прямо в глаза ударил яркий солнечный свет: редкое явление для зимы. Взгляд сфокусировался — машина подъезжала к Сторожевке.
Остановившись у подъезда, Андрей Леонидович открыл багажник и достал чемодан.
— Спасибо, — перехватил ручку Ладышев и направился к ступенькам.
— Вас сегодня ждать в офисе? — осмелился уточнить Поляченко, не будучи уверенным, что шеф его услышал: понимал, что в состоянии, в котором он сейчас находился, слушать и слышать можно только себя.
— К концу дня буду… Передайте Зине, — тем не менее ответил он.
Попав в квартиру, Вадим разулся, отодвинул дверь встроенного шкафа, чтобы повесить одежду, и сразу наткнулся взглядом на шубу.
«Катя здесь?!» — мелькнула мысль, которой он не успел ни порадоваться, ни огорчиться.
Нет, ее здесь не было. Как не было ставших привычными перчаток на тумбочке, сумочки, шарфика… А шуба… этого стоило ожидать.
Вздохнув, первым делом он направился в кабинет. На столе поверх файла с какими-то распечатками лежала смятая записка.
«Как ты мог, Вадим??? Я тебе так верила!!! А ты все знал с самого начала…» — прочитал он и от неожиданности присел на стул.
«Что я знал? Что за чушь?» — не понял он и машинально скользнул взглядом по бумагам в файле.
«Проскурина Екатерина Александровна, девичья фамилия — Евсеева… — прочитал он знакомый до мелочей текст. — Трудовую деятельность начала студенткой четвертого курса в газете „Городские ведомости“»…
«Так вот оно что! — дошло до него. На душе сразу стало еще муторнее. — Она нашла бумаги Поляченко…»
«Как ты мог, Вадим???» — вернулся он к записке.
«Теперь в ее глазах я полный мерзавец, — с горечью подумал он, забросил руки за голову, откинулся к спинке кресла и закрыл глаза. — Кто после такого поверит, что до последнего не знал, кто она такая? Влюбился по уши и лишь затем узнал, в кого… И что теперь? — глухо застонал он. — Оправдываться, доказывать, что я сам не читал это досье до прошлой пятницы? Но какой смысл? Того, что было, уже не вернуть… — опустил он руки и машинально включил компьютер. — А ведь у нее сегодня день рождения…
