язык?
Но может быть, этот папирус — знак того, что он меня не предал, а понял намек о Яхмесе так, что может им пользоваться как верным посыльным. Яхмес ни слова, но я-то знаю, насколько для него смерти подобно пронести мне этот папирус так, чтоб никто из шпиков, для которых это дело хлеб их жизни, не заметил и не донес начальству. Но может, и Яхмес, сам того не зная, стал частью их мерзкой игры, которую они, забавляясь, как кошка с мышью, продолжают, чтобы еще что-либо из меня выжать? У них-то вечность в запасе, во всяком случае пока этот хилый старец с завидным здоровьем не сойдет уже навсегда в страну Озириса.
10. Ангел Гавриэль
На жреческий праздник у пирамиды Хуфу Итро не пошел, сославшись на недомогание. Всего несколько дней осталось до намеченного отъезда на родину, но никто из сановников дворца его не вызывал. Итро, измученный бессонницей, осунулся. Достаточно смуглый от природы, он совсем почернел.
Дня через два после праздника рано утром прискакал к нему на трижды проклятой колеснице Яхмес.
Утро удивительное.
С ночи жара резко спала, хамсин убрался в пустыню.
Неожиданно, как великий подарок, возникло давно забытое лазурное небо.
Три пирамиды вдали четко рисуются красным гранитом на фоне этой лазури, воздух обернулся такой невероятной для этих мест прозрачностью, что можно различать мельчайшие подробности на далеком расстоянии.
— Учитель, — говорит Яхмес, — внук повелителя миров ждет вас на пляже, на том же месте, где вас тогда оставил.
— Но это место вовсе для меня не свято.
— Дорогой учитель, я недостоин быть посредником между вами, но одно могу сказать, и как охранник я тому свидетель: все эти дни он почти не спал, метался в постели.
Уже издали Итро замечает: молодой человек исхудал. Вид у него измученный, но необычайно воинственный. Сидит на песке, скрестив моги, но палочку в руках держит как-то беспомощно. Яхмес остался с колесницей у входа. Разговаривает с напарниками о прекрасной погоде.
Итро приближается, церемонно кланяется внуку повелителя миров и уже в поклоне мгновенно прочитывает начертанное Месу на песке:
«Учитель, я все эти ночи не спал. Я не могу понять твоего доверия ко мне.
Я ведь как-никак сын и внук повелителя миров.
Я не унижусь до того, чтобы донести на тебя, но я ведь люблю своего отца и деда. Я уверен, что не лишился бы головы, если бы донес.
А ты лишишься.
И все же осмелился мне открыться. Почему?
Ты мудр и мог бы взять в расчет, что такое сомнительное доверие может быть для меня, сына и внука повелителя миров, оскорбительным!»
Точно уловив миг, когда Итро завершает чтение, Месу торопливо, морщась, как от боли, стирает написанное.
Не присаживаясь, чтоб исключить всякое панибратство, Итро говорит в позе почти ораторской:
— Слушай меня внимательно, сын и внук повелителя миров, я и вправду шел на великий риск, но я знаю, что делаю. Только в правде твое спасение. Впрочем, не говоря уж о правде, именно я, стоящий перед тобой, спас твою жизнь, когда она висела на волоске, хотя до последнего страшного мига не был уверен, что мне это удастся.
— О чем ты? — насторожился Месу.
— У столь любимого тобой отца и деда приступы жестокости сменяются наплывами любвеобильного умиления. И однажды этот великий деспот обнимал тебя, малыша, и целовал, а ты играл с двойной, сверкающей золотом его короной и даже пытался надеть ее на голову, хотя мог весь в нее влезть. Ну а писцы, эти мелкие душонки, рвущиеся любой ценой в жрецы, начали наперебой кричать: он будет носить твою корону, повелитель поднебесной Кемет и всех миров. Убить его, кричал один. Сжечь, кричал другой.
Уже начиная тяжело дышать, перед тем как впасть в жестокую ярость, отец и дед твой, которого ты так любишь, взглянул на меня. В этот миг и моя жизнь повисла на волоске. И я небрежно так сказал:
«Он же еще мал, ничего не понимает. Испытайте его: поднесите ему золото и тлеющую головешку Возьмет золото — значит, понимает. Убейте его. Вложит в рот горячий уголь — нет у него разумения и не заслужил он смерти».
Все замерли. Ручонка твоя начала тянуться к золоту.
Говорят обычно — тихий ангел пролетел.
Не тихий, а карающий, сжигающий и спасающий.
Только я ощутил мощное веяние его крыл.
Ангел Гавриэль.
Это он толкнул твою ручонку. Ты взял уголь горящий, вместе с пальцами сунул в рот, обжег язык и впал в косноязычие.
В этот миг, на этих словах, глаза Месу широко раскрылись.
Знакомо подступившая к глазам чернота обернулась лазурью, и сверкнуло в ней огненно-ангельское, пронесшееся вихрем.
И вновь пылающий уголь касается уст.
Отпали тиски, сжимавшие скулы и горло. Легкое заикание, каким оно было прежде, может быть отнесено за счет стеснительности характера и юношеского волнения.
— Ангел Гавриэль?! Такое может быть?
Случилось невероятное. Оба потрясены.
Такое может быть лишь в миг, когда смерть держала за горло обоих.
— Меня нашли в корзине? Почему не утопили?
— Если это так, тебе повезло. Тебя усыновила дочь правителя миров. Волосок не упадет с твоей головы, разве лишь по указу отца твоего и деда. Вместе с головой. Завтра я уезжаю на родину.
Теперь я в этом уверен. Прощай.
Глава пятая. Гошен
1. Тамит[4]
