молчаливого подтверждения для меня достаточно. Вот проделал ты нелегкий путь, искупался, облачился в чистые ткани, выпил и поел, утишил боль души, всегда полной тревоги и рвущейся неясно к чему. Но как понять: незнакомое ранее и, следовательно, ничтожное для тебя существо мимолетно, может и не думая ни о чем, коснулось тебя рукой или бедром, улыбкой или нежным своим очертанием, мелькнувшим вдали, и вся жизнь в тебе перевернулась, и все вкривь и вкось, и никакой логики? Вот корень, точка, смерч, не дающий мне покоя, или любимая тобою воронка — я ведь внимательно читал твой трактат о водоворотах, — откуда произрастает вся чистота, святость и тайна жизни.
Но откуда это невероятное распутство наших женщин?
Опять колесницы летят во тьму ночи сквозь невероятную скученность домов, улиц, толпы пьяных, но даже эти улицы всё сужаются, искривляются, опять возникает в глубине зелени какой-то приземистый темный дом. В слабом колышущемся пламени светильников вокруг ощущается замешательство: охранники дома узнают своих собратьев по делу, телохранителей Мернептаха и Месу, о чем-то бубнят. Мернептах с привычной стремительностью влетает в дом, за ним — Месу.
Удивление, и не более, на лицах пьяных, захваченных врасплох принцев, на столах перевернутые ковши, лужи вина на полу, в проемах дверей мелькают полуобнаженные, а то и совсем нагие фигуры женщин, явно не похожих на египтянок; испуг и, кажется, даже слезы на их лицах.
Месу вздрагивает: существо с кошачьими повадками ловко и быстро убирает столы, вытирает лужи, подбирает каждый клочок мусора. Мернептах вихрем проносится по комнатам, и опять они летят на колесницах обратно, в то самое заветное, как сказал Мернептах, место.
Поздний час ночи. Безмолвные звезды и дремотный шум фонтана.
Кто же эти девицы? — смутно догадываясь, спрашивает Месу.
Тебе знаком Джаа, тощий как палка, с бельмом на глазу, глава государственной службы безопасности? Большой любитель женщин. С его легкой руки пара верных ему псов-охранников неотступно выслеживает красивых женщин-хабиру, затем шантажирует: заберем у вас младенцев, если не окажете услуги начальству. Он и принцев втянул в это дело.
Куда же смотрит… повелитель миров?
Не куда, а сквозь пальцы. Так что и мне не попадет за мои вольности, и им за их распутство.
А этот… Джаа? Он ведь опасен.
Мы ему слишком обязаны, но он знает свое место. Понимаешь, брат мой, вот она, мерзкая реальность, и мы с нашими размышлениями и самокопанием ей не подходим, а изменить что-либо невозможно. Что ж, пора спать. Покойных снов.
Месу так и не уснет до утра, ворочаясь в постели, ошеломленный всем увиденным и услышанным. Что сие означает: отбросить самокопание и приспособиться к мерзкой действительности или уйти к аскетам? Ай да Мернептах, самоуверенный сорванец в прошлом, повелитель мира в будущем. Но что он хочет от него, Месу? Об этом и словом не обмолвился.
Перед глазами Месу колышутся испуганные лица нагих женщин-евреек, так бы их назвал Яхмес. Месу вздрогнул: показалось ему, всплыли их голоса, как бы схваченные его слухом, но не услышанные им в те мгновения стремительного прохода и полной растерянности, — им, который, один раз услышав чей-то голос, различит его в любом многоголосии.
–
6. Голоса
Мернептах, кажется Месу, после той ночи даже стал его избегать. В циклопическом лабиринте дворца повелителя мира можно жизнь прожить и не встретить друг друга.
Голоса той ночи бесовски вселились в слух Месу, не дают покоя. Мгновениями ему кажется, что он сошел с ума и бредит ими, но, взяв себя в руки, он осторожно, как бы препарируя их, движется от голоса к голосу, отметая бубнящую тягомотину охраны, насмешливо-пьяные, по-птичьему тонкие голоса принцев, приближаясь то ли к говору, то ли к плачу на языке хабиру, свирепо злясь на собственную самоуверенность в таланте различать голоса, которая в этом невероятном случае лишь увеличивает сомнение.
Месу забросил все свои занятия, хартом его не прикасается к папирусу, трактаты покрываются пылью, ибо он, отличающийся аккуратностью, даже не вкладывает их в шкафы. Месу знает: единственный, кто может ему помочь, — это Яхмес, но что-то связанное с мгновенно ударяющим в лицо мерзким обликом существа с кошачьими повадками мешает ему обратиться к несомненно самому верному человеку.
Месу пытается сблизиться с братьями и льстивым, непривычным для него голосом, опять впадая в косноязычие при виде их насмешливых взглядов, до омерзения ненавидя самого себя, напрашивается в их компанию к девицам из племени хабиру. Каковы красотки, говорят принцы, от тебя, Месу, мы, конечно, такого не ожидали, но поздно или рано это случается с каждым.
Чувствуя, что может наделать много глупостей, Месу обо всем рассказывает Яхмесу, который, оказывается, тоже немалый специалист по голосам, их же этому учили.
Яхмес по-настоящему взволнован, Месу знает почему: у внука повелителя мира пробудились чувства к собственному роду-племени.
— Я вас научу, как притворяться вдрызг пьяным, не взяв и капли в рот, иначе они заставят вас участвовать в оргиях.
— И этому вас учили?
— Это один из самых важных приемов в нашей работе, — в голосе Яхмеса проскальзывает нотка профессиональной назидательности.
Все происходит наилучшим образом: испытывая брезгливость к окружающим его принцам и к самому себе, весьма талантливо изображая кутилу, Месу видит охранников, которые и вправду похожи на гончих псов, — они приводят испуганно жмущихся друг к другу женщин-хабиру, красоту лиц которых даже страх, бессилие, слезы не могут испортить. Псы-охранники вводят их в соседнюю комнату, срывают с них одежды, и тут они начинают подавать голоса, перекликаться, всхлипывать. Сейчас их начнут выбирать. Это вам не готовые заранее на все египтянки. Страх, бессилие, слезы лишь увеличивают похоть этих самцов.
Месу роняет голову на стол, в лужу вина, принцы пытаются его подхватить под руки, не тут-то было: этот сильный мужчина превратился в грузный мешок плоти, припал к столу и думает: «До чего докатился. Да, дружище Месу, внук повелителя миров, перед тобой все пути открыты: жрецом ты уже не стал, ученым вряд ли станешь, аскетом — трудно поверить. Зато кутила ты совершенный, и не знал, что за тобой водится такой талант».
Яхмес выволакивает его проветриться. Обнимая Яхмеса за шею, воистину как брата, с двумя колесницами охраны, на почтительном отдалении следующей за ними, Месу, спотыкаясь, идет по улице, оглядываясь в проскальзывающие мимо в темноте женские фигуры, думая, что эти тоже из хабиру, и пытаясь с ними заговорить, пока Яхмес не объясняет ему, что это египтянки, а евреек привозят издалека, три-четыре часа быстрой езды отсюда, из местности Гошен, где повелитель мира строит новый город.
На следующий день с приближением сумерек они добираются до ближайших, слабо мерцающих окнами моря окраин с хижинами хабиру. Яхмес просит остальную охрану следовать на большем отдалении, и тем не менее, увидев их вдвоем, все проходящие мужчины и женщины испуганно жмутся к стенам, их невозможно разговорить, услышать хотя бы голоса.
Махнув на это рукой, Месу жадно вглядывается в подслеповатые, слабо освещенные изнутри светильниками окна хибарок, и ранее не испытанное чувство зависти к семейной спайке, тесноте и уюту, даже скученности, но душевной, неразрывной, этих, там, при свете, людей охватывает его вместе с неясным, но сладостным ощущением одиночества и свободы, неким настойчивым прообразом будущей его
