осенью — зимой 1918 года, был готов к «маршу на Москву». Впоследствии, вспоминая о подписанном им в Брест-Литовске договоре, Гофман в беседе с одним американским дипломатом заявил:
Я сожалею о том, что во время переговоров в Брест-Литовске не сорвал переговоры и не двинулся на Москву, — я легко мог бы сделать это![10]
Генерал АнриАльбер Ниссель — эмиссар Антанты в Прибалтике — сохранил для истории в своих мемуарах формулу, которую в 1920 году генерал Гофман предложил для создания антисоветской коалиции. В докладе Верховному совету Антанты Ниссель писал, что Гофман хочет убедить Верховный совет в том, что «в нынешней ситуации только немцы способны военным путем восстановить положение в России. Для того чтобы завоевать доверие, они предложат создать межсоюзническое командование и будут выдвигать всевозможные предложения»[11]. Одним из таких предложений и было создание совместной франко-немецкой экспедиционный армии для похода в Россию. Разве это не предвосхищение идей НАТО или пресловутого плана создания «европейской армии»? Не будем. однако, перескакивать через ступеньки истории: ведь мы исследуем генезис гитлеровского плана агрессии против Советского Союза.
В плане же этом была повторена гофмановская идея антикоммунистической коалиции. Гофман придал своей идее вполне конкретный облик: совместно с большим любителем закулисной дипломатии Арнольдом Рехбергом (братом немецкого калийного короля) он разработал довольно стройный план совместного похода трех европейских держав — Германии, Англии и Фракции — против Советской России[12]. Как характеризовал этот план видный английский дипломат тех лет BHIKOHT д'Абернон, Гофманом «владела идея, что ничто в мире не сможет совершиться, пока силы Запада не объединятся и не повесят советское правительство»[13]. Формулировка грубая, но она отражает замысел антикоммунистов 20х годов, среди которых Гофман был заметной фигурой.
Об идеях, обуревавших Макса Гофмана и Арнольда Рехберга, можно судить по тем письмам, которыми они обменивались между собой и с другими своими единомышленниками. Так, в мае 1919 года Рехберг задал Гофману «теоретический» вопрос: может ли Антанта одна расправиться с Советской Россией? Генерал глубокомысленно отвечал:
«С военной точки зрения нельзя доказать, что Антанта не может обойтись без нас. Однако для Антанты, естественно, было бы легче и проще решить русский вопрос в содружестве с нами... Итак, надо аргументировать не с военных, а с политических позиции, ежели англичане захотят совместно с нами вести борьбу с большевизмом.
Разумеется, обладая опытом военных операций на Востоке, я уже давно думал о том, как быстрее всего провести поход против большевиков. Однако следя за ходом переговоров [в Версале. —
В отличие от Гофмана полковник рейхсвера Бауэр был не так боязлив: он называл Рехбергу реальные цифры. По его заверениям, всего для разгрома Советской республики нужно 50 — 60 дивизий, а Германия должна будет выставить около 200 тысяч солдат, исходя из «предпосылки, что большевики не окажут существенного военного сопротивления». Приняв близко к сердцу общий замысел, Рехберг действовал очень активно и, как он сам писал в сентябре 1919 года одному из своих друзей, «вел уже несколько месяцев переговоры с Францией и Англией по поводу ориентации европейской политики в соответствии с вышеозначенным планом». Иногда, правда, он пускал слезу: «Это, конечно, непростая задача — свести вместе три государства, которые долгие годы вели ожесточенную борьбу между собой». Тем не менее ему удалось, п
Мы знаем, что генералу Гофману не удалось осуществить свой план, — и в этом оказались повинны не господа из стран Антанты, стремившиеся выманить у генерала план «быстрой» расправы с большевизмом, а те самые большевики, которых генерал Гофман и полковник Бауэр уже видели на своей штабной карте разгромленными. Предпосылки Бауэра оказались фальшивыми. Потерпели позорное фиаско все попытки разгромить — в одиночку и сообща — непобедимую армию молодой страны социализма. Но Гофман и Рехберг не унимались и вплоть до 30-х годов разрабатывали новые планы: то франко-германской, то англо-германской военной коалиции против СССР. На этот раз речь шла о 300-тысячной армии, после успеха которой Германии предстояло занять «равноправное место в экономическом восстановлении России, освобожденной от большевизма» (из письма А. Рехберга полковнику рейхсвера фон Шлейхеру от 24 февраля 1927 года).
От Гофмана не отставал генерал Людендорф, ставший автором доброй дюжины книг (в том числе и книги «Тотальная война», название коей ничтоже сумняшеся плагиировал для своей пропаганды д-р Йозеф Геббельс).
Генералы не только писали книги, но и развивали свои идеи в салонах капитанов германской индустрии: Людендорф — в кругу мюнхенских промышленников, Гофман — в салонах Арнольда Рехберга и крупнейших магнатов Ростерга и Дина. Могут спросить: но причем здесь Гитлер? Какая могла быть в те годы связь между безвестным завсегдатаем мюнхенских пивных и могущественными баронами Рура?
Вопрос о том, какие социальные силы привели Гитлера к власти, продолжает интересовать историков до сегодняшнего дня, и нельзя сказать, что этот интерес является чисто академическим. В конечном счете предупредить повторение роковых событий прошлого можно лишь в том случае, если будет поставлен социальный диагноз агрессии. Тем самым анализ социальных корней нацизма приобретает исключительно важное и принципиальное значение.
К этому надо добавить еще причину личного порядка, которая заставляет автора более подробно остановиться на данном вопросе. Она состоит в следующем. Некоторое время назад я написал книгу «По следам Мартина Бормана». Эта книга, вышедшая также на немецком языке, вызвала ряд откликов, в том числе и со стороны одного из самых солидных буржуазных публицистов Западной Германии, ныне покойного Пауля Зете. Весьма доброжелательная, эта рецензия тем не менее предъявила автору ряд упреков — в первую очередь упрек в предубежденности социального анализа. Отметив, что в рецензируемой книге предпринимается попытка «объяснить феномен Бормана и других фюреров нацистской партии историей классовой борьбы» и что для автора «Борман является болотным цветком пучин капитализма», Пауль Зете замечал: «Экономическое понимание истории может помочь историку. Западные авторы сделали бы доброе дело, если бы они больше уделяли внимания этому методу. Но тот, кто, подобно Безыменскому и его марксистским друзьям, проявляет такую односторонность при защите своей точки зрения, совершает ошибку». Зете утверждал, что нельзя строить вывод о связях Гитлера с монополиями на цифровых данных пожертвованиях крупных фирм в пользу Гитлера, ибо эти пожертвования, по мнению Зете, потекли в нацистскую кассу только после того, как Гитлер пришел к власти[15]. Пауль Зете был сравнительно «терпим» в своих формулировках. Зато такой западногерманский историк, как Вильгельм Тройе, прямо объявляет связи между нацизмом и монополиями «вымыслом». Немецкий промышленный институт в Кёльне даже выпустил специальную работу, в которой отрицается всякая причастность промышленников к приходу Гитлера к власти. Откуда же такое усердие?
Начнем с вопроса об источниках финансирования той или иной партии в условиях веймарской Германии. Даже если исходить из общеизвестного факта, что нацистской партии удалось в конечном счете
