читателя на нужную волну. Быть может, о лирическом отступлении надо говорить не так, но ведь за семь десятков лет не грех кое-что подзабыть.
Одним словом, первого человека, с которым я подружился почти в младенчестве, звали Абрам. И хотя лирические отступления случаются, когда повествование в разгаре, я себе позволю с него начать.
К большинству имен прилагаются уменьшительные: Николай – Коля, Василий – Вася, Георгий – Гога, а то и Жора, и так далее. С именем Абрам получается затруднение. Называть младенца полным библейским именем не с руки, Абрашкой – грубо, Абрамчиком – имеет оттенок, отмеченной в песне Галича: «Я папаше наливаю двести граммчиков / Анекдотик сообщаю про Абрамчика». В семье его называли, кажется, Абатиком, ласково, а ребята – как могли.
Мы познакомились, когда мне было почти четыре года, ему – почти три, а моей сестренке почти год. Его не то привели за ручку, не то принесли на ручках в нашу квартиру, спустившись на один этаж. Получилось так, что Абрам с моей сестренкой, сидя на коврике, что-то складывал из кубиков. Я наблюдал. Неожиданно сестренка, оказавшаяся позднее очень миролюбивым человеком, взяла кубик и ударила им Абрама в лоб. Он безутешно заплакал, и на этом первая встреча завершилась. Первоначально он вообще любил задавать ревака. Я был старше, и до меня первого дошло, что плакать стыдно. Однажды я спросил его, почему он часто плачет. Он объяснил, что, например, сегодня утром его маленькая сестра отняла у него детский стульчик, вот и заплакал. А позднее он плакать перестал. Наверное, на него повлиял отец. Не плакал даже на похоронах своей мамы, которая умерла из-за неудачной хирургической операции совсем молодой. Абраму было тогда тринадцать лет.
Отец трудности воспитания преодолевал по-своему. Иногда странно. Как-то Абрам рассказал мне, что однажды, когда он хотел пить, отец посоветовал ему налить из графина, что стоял на буфете. Абрам послушался, налил, хлебнул, поперхнулся, потому что это была водка, а не вода. Может быть, поэтому, а может быть, и не поэтому, но Абрам всю жизнь отрицательно относился к алкоголю.
Настала пора поступать в школу, и Абрам пошел в первый класс. Отцу, высококвалифицированному бухгалтеру, удалось убедить школьное начальство немедля перевести сына во второй, и до четвертого класса включительно успехи Абрама в учебе были очень скромными. Однако он старался, трудился, и открылось второе дыхание: с пятого класса и до конца вуза он получал одни пятерки.
В детстве мы много свободного времени проводили вместе. Он гораздо лучше меня ориентировался в московских улицах и переулках и всегда прокладывал курс, так как я в топографии очень туп. Телефонов в наших квартирах не было, но я успешно внедрил перестукивание по паровому отоплению. Когда мы собирались гулять и родители спрашивали, куда идем, а если далеко (например, собрались ехать в Покровское-Стрешнево купаться), то задавали вопрос мне: разрешают ли Абраму? Я авансом говорил «да», а он уже совершенно честно говорил, что мне разрешили. Не помню, чтобы мы когда-нибудь ссорились. Научившись играть в шахматы, я научил и его. Пришла пора школьных турниров, и я играл успешней. Он учился лучше. Однако мы оба не склонны были к зависти и к ссорам тоже. Абрам с малых лет имел выдержку.
Когда мы окончили шестой класс, неподалеку построили новую школу, в Трехпрудном переулке.
Не знаю, сам ли Абрам сообразил, что надо переходить, или же его отец надоумил, но он перешел, а я оказался консерватором, остался в своей семилетке, которая все-таки поближе к дому. В итоге у нас из трех параллельных классов остался один, а учителя оказались не самые квалифицированные.
Как многие ребята нашего поколения, Абрам захотел стать инженером. Школу окончил отличником и поступил в Высшее техническое училище имени Баумана. Учился превосходно, получил сталинскую стипендию. Комсомольские поручения выполнял старательно, и, хотя был скорее молчалив, чем речист, но как-то само собой оказался в авангарде комсомольской организации Училища. Эта вот «карьера» сыграла в его жизни существенную роль. Окончил вуз он с красным дипломом, хотел продолжить занятия в аспирантуре, да не тут-то было. В это время из Московского городского комитета партии погнали важное лицо, а это был выпускник Бауманского училища. Стали наводить порядок и в Училище. В итоге Абрам, казалось бы, мог поступить в аспирантуру, предложение делали несколько заведующих кафедрами, но «ведущая и направляющая» сказала «нет» и поехал он инженерить в Пермь, на военный завод, за Камой- рекой. Где и протрубил лучшие и почти все остальные годы.
Через год после окончания Абрам приехал сдавать приемные экзамены в аспирантуру своего Училища. На этот раз на экзамене по истории партии, или еще как-то эту науку называли, поставили ему двойку. Наглядно пояснили, чтобы не совался. Он узнал, что именно этого хотело высокое министерское начальство. Маленький пример традиционного отношения к естественным богатствам в нашей солнечной стране. Абрам, поступив в аспирантуру, стал бы дельным профессором. Это как минимум.
К Перми Абрама привязывало еще одно обстоятельство. Он был счастливо женат на однокласснице, но ее брат, офицер, попал после войны под «чистку» в армии. Его генерала расстреляли, а офицера посадили. Родители лишились московской квартиры и уехали в Пермь.
Зато на заводе, в коллективе, к Абраму относились хорошо. И когда прошло много лет и он доработался до первого инфаркта, освободили его от непосредственного изготовления пушек или еще чего-то там важного и перевели на преподавание в филиал института, что был при заводе. Стал Абрам «молодым» доцентом.
Пришла эпоха реабилитаций, появилась возможность вернуться в Москву. Но сердце болело, жизнь клонилась к закату, дожил почти до конца века.
Он был моложе меня, но ушел раньше.
На похороны приехали заводчане, друзья-пермяки. Говорили хорошие слова.
Мы редко встречались в последние годы. Болтать по телефону Абрам был не склонен. Но когда он умер, я часто вспоминаю его. Вспоминаю, что когда-то было детство.
Девчачьим именем Лялька звали мы нашего одноклассника. Полным и настоящим его именем было Лавр, родители называли Лялей, а ребята попроще. Хотя он был тонкокостный, беленький, однако на девчонку не походил, а по части озорства превосходил всех в классе. Он постоянно придумывал разные каверзы. То принесет в школу на урок большую игрушку, то живого котенка. Однажды он предпринял затею и посерьезнее. Принес из дома кусачки и организовал маленькую диверсию – перекусил электропровод, идущий в класс, одну его жилку, и в том месте, где провод еще не вышел из трубочки, что специально проложена в стене. Сделали это на перемене после четвертого урока, мы учились во вторую смену, дело было зимой, на дворе темно. Свет в классе погас, разрез учителя не обнаружили, и мы довольные ушли по домам, избежав пятого урока.
На другой день место разреза электропровода было обнаружено, и начался розыск диверсанта. Нас было почти четыре десятка, и все дружно говорили – я не я и лошадь не моя. Дрогнул только один. Звали его Колей, он был в нашем седьмом классе новеньким, пришел из другой школы. Он оказался сильнее всех в классе, лучше всех рисовал и не задавался. Ребята его уважали. Не знаю, что заставило его «пролегавить». Ляльку строго не наказали, а с Колей все ребята поголовно, не сговариваясь, перестали разговаривать. А его поступок не обсуждали. Учителя не вмешались. То ли они решили, что так надо, то ли вообще не заметили ситуации. Родители перевели Колю в другую школу, хотя семья жила в нескольких минутах ходьбы от нашей.
Любопытно, что через много лет я случайно встретил Колю в киностудии. Оказалось, что он стал художником. Мы немного пообщались, но я почему-то не спросил его, как это удалось взрослым уговорить или же заставить его «стукнуть».
Отец Ляльки имел какое-то отношение к спортивным товарам, Лялька не раз давал мне на игру бутсы. Я запомнил их, они были белого цвета. Он вообще был добрым и дружелюбным, и отношения у нас были прекрасными. Однажды, уже весной, он притащил в школу две пары боксерских перчаток и в школьном дворе ребята на переменках боксировали, а точнее сказать – валяли дурака. Непременным уговором было – «по морде не бить». Случилось мне «боксировать» с Лялькой. Он был одним из слабых ребят, и я вел «бой» очень скромно. Неожиданно для меня он стал атаковать изо всех сил. Потом ребята мне разъяснили, что за нашим поединком наблюдала из окна второго этажа Тоня, а Лялька в нее влюблен.
