позаботиться и о чести семьи, в которую вы войдете.
— Вы отец. Если, по вашему мнению, необходимо отложить свадьбу на месяц, я согласен.
— Я надеюсь, что до того времени дочь моя и вы поостережетесь позорить мое имя, — прибавил Риваро.
— Господин Риваро! — вскрикнул Паскуаль с глазами, полными слез. — Я не заслуживаю подобных упреков!
— Я нисколько не упрекаю вас, — холодно ответил фермер. — Вы хотели жениться на моей дочери против моего желания. Вы похитили ее. Вы предложили мне заочные условия, которые я принимаю без возражений. Но нельзя допустить, чтобы, приходя ко мне в дом, вы имели неосторожность забыть, что дочь моя не сделалась еще вашей женой.
Паскуаль судорожно закрыл руками лицо. Его честную и благородную натуру глубоко оскорбляли эти слова. Он мог упрекать себя только в одном — что не устоял перед ослепительной красотой Марго.
Наконец, пришел день свадьбы. Глядя на общую радость, царившую на ферме, никак нельзя было догадаться, что семейному празднику предшествовала столь ужасная драма.
В то время как родственники и знакомые хозяина, приглашенные им на это блистательное торжество, пировали в самой большой зале, какая была на ферме, в кухне собрались за общим столом все гордские нищие, между ними находилась и Вальбро. Риваро и жена его, хотя их и мучило зловещее предчувствие, не выдали себя ни одним движением. Окружающие заметили только, что фермер был очень бледен, но на лице его постоянно играла улыбка.
Когда Паскуаль и Марго стали собираться домой, он проводил их до ворот фермы. Жена последовала за ним. Теперь они оказались наедине, вдали от пирующих гостей.
— Отец, — сказал Паскуаль растроганным голосом, — я увожу вашу дочь и постараюсь сделать ее счастливой, и если вам что-то в ней не нравится, клянусь, я приложу все усилия, чтобы сделать ее достойной вас.
Риваро молчал, жена его плакала.
— Отец, — повторил Паскуаль, — неужели вы откажете вашим детям в благословении?
Взяв за руку Марго, он опустился на колени перед ним.
Госпожа Риваро с беспокойством и мольбой глядела на мужа. Она не произнесла ни слова, но во взгляде ее можно было прочесть: «Будь милосерден к ним и прости». Риваро уступил. Он поднял руку, но в ту минуту, когда слово прощения готово было сорваться с языка, он зашатался, схватился рукой за лоб, с усилием вздохнул и тяжело опустился на землю, неподвижный, с полуоткрытыми глазами, с судорожно искаженной физиономией.
Госпожа Риваро испустила ужасный крик. Паскуаль бросился к упавшему, Марго стала звать на помощь.
Прибежали люди, подняли Риваро, но все было напрасно: прилив крови к мозгу убил его мгновенно.
Глава V
Прошло два года после рассказанных событий. Наружный вид фермы в Новом Бастиде ничуть не изменился: в ней кипела та же неустанная жизнь, все осталось по-старому, кроме хозяев. Госпожа Риваро не перенесла смерти мужа и последовала за ним через три месяца. Паскуаль и Марго переехали из своего домика в Горд. Теперь они жили в Новом Бастиде, в том самом доме, где так нежно были привязаны друг к другу ее родители. Марго стала полноценной самостоятельной хозяйкой дома; образ ее жизни принял роскошный и кокетливый вид, но вся эта роскошь бледнела перед блеском ее чудной красоты.
Мулине по-прежнему работал на ферме. Он думал было покинуть ее, когда туда переселился Паскуаль, потому что боялся нового хозяина, помня о событиях ночи перед Рождеством со всеми ее драматическими подробностями и последствиями. В глубине души он еще питал к Марго безответную любовь, все безумие которой так жестоко осмеяла она в тот знаменательный вечер. Он полагал, что благоразумнее было бы удалиться.
— Останьтесь, — сказал ему, однако, Паскуаль. — О прошлом у нас и помину не будет. Я не стану вмешиваться в ваши обязанности. Что касается Марго, то она забыла все, а я поступаю как она.
Мулине остался, решившись служить Паскуалю так же честно, как служил Риваро. Он сдержал слово и вскоре заслужил полное доверие своего нового хозяина.
Такие перемены совершались в Новом Бастиде в течение двух лет. Были, конечно, и другие, но они имеют более интимный характер, и с ними читатель познакомится дальше.
Это было в августе, вечером. Летом, когда спускаются сумерки, за которыми быстро наступает ночь, все вокруг полно чудной, неизъяснимой поэзии. Луга покрываются легкой пеленой прозрачной мглы, позволяющей, как сквозь кристаллическую призму, видеть далеко растущие деревья. На небе начинают загораться едва мерцающие бледные звезды; в траве трещат сверчки; в вышине, по утесам и краям старых стен монотонно перекликаются ночные птицы. С полей торопливо возвращаются домой крестьяне, распевающие песни, да и всё, кажется, в окружающей вас природе спешит на покой.
Точно такую картину представляла в описываемый нами вечер долина, в которой расположен Горд. Солнце садилось за холмами Люберона, этого преддверия Альп. Работники вернулись с полей на ферму в Новом Бастиде. На большом дворе у водопоя стояли мулы, служанки загоняли в курятники домашнюю птицу, молодой пастух гнал с гор стадо овец и коз.
На скамье, у входа на ферму, сидел Паскуаль. Никто не мог бы узнать в этом изможденном человеке со ввалившимися щеками, безжизненными, впалыми глазами того свежего, доброго красавца Паскуаля, на которого два года назад заглядывалась даже старая Вальбро, вспоминая веселых спутников своей бурной молодости. Было ли это следствием долговременной болезни? Нет. В Новый Бастид за все это время ни разу не звали доктора. Быть может, он страдал такой органической болезнью, против которой знание оказывается бессильно? И это маловероятно, ибо невозможно было предположить в нем какое-либо серьезное расстройство органов, какой-нибудь неуловимый внутренний недуг. Это был просто утомленный, ослабленный, донельзя истощенный человек. Силы, дающие крепость и жизнь человеческому телу, казалось, в нем были уже исчерпаны. Каким образом произошла такая быстрая перемена в столь короткий период? На это трудно ответить, потому что природа нелегко выдает свои тайны. Кто знает? Быть может, причиной была чересчур страстная любовь к Марго.
Одно можно сказать — что подтачивавший Паскуаля недуг был не лишен приятности: Паскуаль находил в нем источник той лихорадочной возбужденности, которая, медленно разрушая его жизнь, давала ему, однако, право считать себя счастливым человеком. Когда он заверял Марго в своей любви к ней, такой же горячей, как и два года назад, — красноречие его было неотразимо. Его ласки, его поцелуи сохранили весь пыл первых дней их любви. Казалось, он находил даже какое-то удовольствие в этом пресыщении, весь отдавшись дорогим воспоминаниям. Но ничего хорошего не могло выйти из этой бурной, болезненной любви, которая так разрушительно действовала на его когда-то цветущую натуру.
Прошло уже два года после их свадьбы, а у них все еще не было детей. Принимая в расчет быстрое разрушение его здоровья и преждевременную старость, едва ли возможно было допустить, чтобы он стал когда-нибудь отцом семейства.
Когда он углублялся в подобные размышления, его невольно охватывал ужас за себя. Но это случалось редко, потому что он страстно любил, и Марго была единственным предметом его дум. Ее образ постоянно витал перед ним. И во время ее отсутствия он чувствовал себя нисколько не хуже, чем при ней, ибо мог грезить ею.
Такого-то рода занятиям предавался он и в этот вечер: сидя около фермы, устремив взгляд в беспредельную даль, он поджидал свою жену. Вдруг к нему кто-то подошел.
Это был молодой человек лет около тридцати, невысокого роста, с широкими, богатырскими плечами, могучей шеей, выразительными чертами лица, со светлыми, вьющимися волосами. У него был широкий лоб, резко выделявшийся нос, пухлые, красивые губы, голубые глаза и густая борода. Словом, это было удивительное сочетание атлетических форм с энергичным, железным характером.
