В тот же день Татаринов созвал на совет старшин войсковых и полковников. Долго обсуждали план штурма крепости, а потом, решив все в деталях, назначили начать штурм с рассветом 19 июня.
— Ну, слава богу! — повставав и поскидав шапки, закрестились старшины и полковники. — Дождались светлого денечка. Господи благослови и помоги!
Зажавшись в уголок шатра, Гурейка слушал, что говорили старшины, и у него радостно и трепетно билось сердце, как будто он дождался светлой пасхи.
Девятнадцатого июня далеко еще до рассвета атаман Михаил Татаринов в сопровождении двух своих ближайших друзей, войсковых старшин Потапа Петрова и Ивана Каторжного, а также есаула Паньки Пазухина взошел на сторожевой курган.
Неяркий месяц, как половинка поджаренного пшеничного хлеба, медлительно плыл в легких облачках по потемневшему небу. Кругом стояла настороженная тишина. Кое-где на казачьем биваке тлели костры.
Татаринов пытливо всматривался в зубчатые стены крепости.
Спит, казалось, мирным сном мрачная громада. Никто не нарушает ее покоя. Предполагает ли кто- либо в Азове, что с первыми проблесками зари вокруг крепости разгорятся страшные, кровопролитные битвы? И в этих битвах судьба города и его жителей будет предрешена?
Татаринов перевел взгляд с крепости на казачий бивак.
Тишина глубокая. Казалось, что все казаки, вверившие ему свои жизни, спят непробудным сном. Но это только так казалось. В самом же деле никто в эту минуту не спал. Татаринов знал, что все его казаки и запорожцы, напряженно вглядываясь в темные громады крепости, нетерпеливо ждут его мановения, чтобы ринуться на штурм вражеской цитадели…
Но он не спешил подавать команды.
Запахнувшись в епанчу, Татаринов недвижно стоял на верхушке кургана, как величественный монумент, задумчиво глядя на темневшие стены крепости. Атаман думал о том, как много его товарищей по походам и битвам сложат свои головушки в это прохладное летнее утро. А быть может, и собственная голова не уцелеет.
Атаман вздохнул.
«Да, все могёт быть, — подумал он. — На то она и война».
Вздрагивая от возбуждения — ему ведь впервые пришлось испытывать такие переживания, — Гурейка чувствовал необычайную приподнятость. Восторженными глазами смотрел он на все, что открывалось в эту минуту его взору. Временами ему далее не верилось, что все это не сон. Ему казалось, что вот он сейчас проснется — и прекрасное сновидение исчезнет как дым.
Он смотрит на отца. Ему хочется подбежать и обнять его. Какой он сейчас величественный! Настоящий вождь народа. Вот отец так отец!
Атаман Татаринов отдал распоряжение: пользуясь темнотой, начать передвижение войск к стенам крепости. Со стороны моря во главе с куренным атаманом Любомиром Щетиной зашли спешенные запорожцы. Войсковой старшина Потап Петров повел хоперских и медведицких гультяев со стороны Дона. Низовые казаки под командой Ивана Каторжного засели в Кубанской степи. Сам же походный атаман Татаринов с отборной дружиной засел в небольшом овражке под той самой крепостной стеной, под которую был подведен подкоп немцем Иоганном.
На востоке дрогнули первые, едва приметные розоватые отблески зари.
Со стороны Азова-моря послышался нестройный гул голосов:
— Ура-а!.. Ура!
— Должно, пошли запорожцы, — шепнул есаул Пазухин атаману.
— Пошли, — кивнул Татаринов. — Зараз откликнутся гультяи.
И действительно, тотчас же с Дона глухо донеслось:
— Ура-а! Ура-а!..
Послышались протяжные голоса и со стороны Кубанской степи.
— Какого же дьявола не запаливает Иоганн?! — выругался атаман.
Весь этот разговор слышал Гурейка, сидя за кустом шиповника. Отец строго-настрого приказал ему сидеть в шатре, дожидаться там конца штурма крепости. А чтобы мальчишка не сбежал, атаман приставил к нему надсматривать старика Агеевича. Но Гурейка, как только отец с казаками ушел в засаду, убежал от старика.
…Загрохотал взрыв под крепостной стеной, вздымая в пламени огня и клубах дыма искромсанные, обезображенные трупы защитников крепости, куски камня, обломки оборонных укреплений.
— Братцы, вперед! — выскакивая из оврага, закричал Татаринов, выхватывая на бегу саблю из ножен. — За мной! Ура-а!..
Выкарабкиваясь из оврага, за атаманом вслед побежали казаки.
Атаман повел казаков в пролом в стене крепости, вывороченный взрывом от подкопа Иоганна.
Рой пуль и стрел встретил казаков, но это не остановило их. Они ворвались в город.
Зная, что они обречены, турки оборонялись мужественно, с отчаянной решимостью. Каждое здание, каждый дом они превращали в неприступную цитадель, в которой дрались до последнего дыхания. Умирали они гордо, полные презрения к врагу.
Раздавались воинственные выкрики победителей, дикие вопли обезумевших от ужаса женщин, душераздирающий плач детей, предсмертные хрипы и проклятия умирающих.
Как огромные факелы, дымились подожженные казаками башни, в которых забаррикадировались янычары. Ветер разносил по городу облака прогорклого дыма. Хлопья гари садились на багровые, потные лица сражавшихся.
Гурейка уже давно потерял из виду отца и не знал, что делать. Он бродил по узким, мощенным камнем улицам городка, разыскивая отца или кого-нибудь из знакомых казаков. Но казаки метались из дома в дом в поисках добычи и не обращали на него никакого внимания.
В одном месте вдруг из-за угла закоулка на Гурейку с ревом выскочил горбоносый турок в красной феске. Он замахнулся на мальчишку кривой саблей. Но Гурейка не растерялся. Он отбил удар своей саблей и тотчас же молниеносно пырнул острием в живот врага. Турок со стоном повалился на мостовую.
— Ай да Гурьяшка! — крикнул кто-то сзади одобрительно. — Молодчага!
Парень обернулся и увидел своего друга дядю Ивашку.
— О! — обрадовался этой встрече Гурейка. — Дядь Ивашка, а я потерялся от отца.
— Ну ничего, — устало отер потный лоб рукавом старик. — Дюже приутомился я… Давай присядем на крылечко.
Старик отер окровавленный клинок сабли о полу своего зипуна и тяжело присел на ступеньки крыльца какого-то дома.
— Ух! — выдохнул он. — Много греха ныне на себя принял. Много порубал людей. Господи, прости мои прегрешения… Хочь они и басурмане, вроде нечистые, а, как ни говори, вроде люди… А тебе, сынок, окромя этого, пришлось ныне кого убить, а?
Гурейка покосился на турка, которого он только что пырнул саблей в живот, и покраснел от стыда. Турок этот до того был стар и дряхл, что казалось, ему было лет сто. Он сидел сейчас, прислонившись спиной к стене, и харкал кровью. Видимо, ему осталось жить недолго.
Мальчуган тоскливо оглядел улицу. Всюду по ней бугорками лежали трупы турецких солдат. Изредка попадались и трупы казаков.
— Зачем, дядь Ивашка, столько народу много убивают? — трепетно прошептал Гурейка, схватив руку старого казака. — Зачем?
— Не жалкуй, Гурьяшка, — обнял старик паренька. — Не убивайся. Так уж, видно, богом положено. Ежли мы своих ворогов не побьем, так они придут, нас побьют… Женок да ребятенков наших в неволю заберут, в ясырь продадут… Видать, закон такой.
— Нет, дядь Ивашка, я несогласный с таким законом! — вскричал Гурейка. — Не могет быть такого закона, чтоб люди ни за что ни про что убивали друг дружку, а ребятенков да баб уводили в полон…
— Но, Гурейка, — посмотрел внимательно старик на мальчугана, — это ж исстари так заведено. Куда ж денешься? Люди завсегда друг дружку убивали…
