Не считая рабочих и землекопов, набранных в Молдавии и Валахии, турецкие войска насчитывали более ста тысяч солдат, в том числе 20 тысяч отборных янычар, более 20 тысяч спагов[29]. 10 тысяч крымских татар, 10 тысяч черкесов и т. д.
Одних лишь проломных больших пушек, ядра от которых весили полтора и два пуда, везли к Азову сто тридцать штук, да мортир зажигательных более сорока. А что касается небольших пушек, стреляющих мелкими снарядами, их насчитывалось до тысячи.
Вот такая сухопутная армия двигалась, к Азову. Да морем еще шло на Азов под командованием храброго, опытного флотоводца Пела-паши сорок пять военных галер и множество мелких судов, нагруженных до отказа войсками.
В начале июня турецкие корабли высадили десант на берег верстах в десяти от устья Дона и сорока верстах от Азова, начали выгружать осадную артиллерию, снаряды и другие военные припасы.
А потом подошли и войска, идущие сухим путем. Соединившись, все вместе стали окружать крепость.
Казаки молчаливо наблюдали с крепостных стен за продвижением неприятельских войск и не принимали мер к задержанию их.
В распоряжении войскового атамана Осипа Петрова имелось до шести тысяч казаков да восемьсот казачек, заявивших, что они будут оборонять крепость вместе со своими мужьями и отцами.
Вражеская армия обступила крепость густым кольцом. Теперь в Азов и из него нельзя было ни пройти, ни проехать.
На другой день, после того как вражеские войска со всех сторон обложили крепость, к городским воротам подошли турецкие парламентеры с белым флагом.
Боясь подвоха, казаки им ворот не открыли, а спустили с крепостной стены лестницу. По ней парламентеры и взобрались в крепость.
Чин чином, как это и полагалось по обычаю, казаки оказали парламентерам должный прием. Пригласили их в становую избу, усадили на скамью к одной стене, а сам атаман Петров с войсковыми старшинами сел на скамью у противоположной стены. К той именно стене, в переднем углу которой перед потемневшими образами спасителя. Иоанна-крестителя и Николая чудотворца слабо мерцала граненая лампада.
Два толмача — один турецкий, небольшого роста, остроглазый, с небольшой бородкой, в чалме, а другой казачий, Гурьян Татаринов, — сели рядом за стол между стариками.
Со скамьи, загремев саблей, поднялся Осип Петров.
— Гутарьте, почтенные, с каким делом пожаловали к нам? — спросил он, глядя с достоинством на сидевших парламентеров. — Я атаман Войска Донского Осип Петров. А это войсковые старшины, — махнул он рукой на сидевших рядом с ним казаков.
Гурьян перевел на турецкий все, что сказал атаман.
Со скамьи поднялся огромного роста, со свирепо сверкавшими черными глазами, краснолицый турок в чалме и кольчуге.
— Я Мухамед-ага, — ткнув себя пальцем в грудь, сказал он сипло, — начальник янычарского войска. Я представляю самого сераскира. А это Курт-ага, — указал гигант на тщедушного старика в феске. — Он представитель капатун-паши. А это, — ткнув пальцем в мрачно насупившегося татарина, — начальник янычар — Чеком-ага, представитель крымского хана.
Мухамед-ага переждал, пока перевел на русский язык его слова турецкий толмач, а потом продолжал заносчиво:
— Знайте, атаман и войсковые старшины, войска нашего подошло к Азову много. Очень много!.. И еще подойдут. Мы не уйдем отсюда до тех пор, пока не возьмем крепость, пока не уничтожим вас всех до единого. Смерть вам будет неминуема. Помощи вам ждать неоткуда. Русский царь отказался от вас. Помогать он вам не будет. Он не хочет ссориться с нашим султаном… Если вы сдадите нам крепость по- доброму, то наш великий сераскир повелел объявить вам, что тогда он выдаст вам двенадцать тысяч червонных сейчас же, а по выходе из крепости пожалует еще тридцать тысяч. Вот и подумайте теперь над моими словами.
Атаман Петров задумался, ущипнул бороду.
— Спасибо, кумушка, на бражке, а с похмелья головушка болит, — буркнул он, усмехаясь. — Гурьян, — сказал он громко, — скажи послам турским, что с бухты-барахты мы этого вопроса решить не могем… Вот ужо выйду я отсель со старшинами, обсоветуем слова начальника янычарского, а потом и ответ свой обскажем ему… Нехай, коли посидят турчане, подождут нашего ответа… А ты тоже посиди с ними.
Атаман и старшины вышли из комнаты. Турецкие парламентеры о чем-то шумно заспорили между собой. Воспользовавшись этим, турецкий толмач шепнул Гурейке:
— Не бойсь меня, парень. Я, брат, родом-то сам русский. Зовут меня Дроном, а сейчас-то само собой Мустафа. В неволе у турчан долго был… Потом, — виновато сказал он, — по немощи своей в их веру перешел… Не вини, парень, не стерпел тяжелой неволи…
— А зараз?
— Да сейчас-то, как перешел в их веру, свободнее стало. Но как ни хорошо на чужбине, а краше родины ничего нет на свете. Тоскую по родному краю…
— Чего ж не бежишь?.. Вот и оставайся у нас.
— Э, брат, «оставайся»! — сказал печально толмач. — И рад бы остаться, да грехи не пускают, ведь у меня в Царьграде жена, детишки… Жалко… Да не будем о том говорить, — отмахнулся толмач. — Дело сейчас не в этом… Ты мне скажи, парень, не знавал ли ты атамана Татаринова сына младшего, Гурьяна, а?
Гурейка вздрогнул от неожиданности и пристально посмотрел на толмача: не смеется ли тот над ним? Но, кажется, толмач не шутит, лицо у него серьезное.
— Гурьян — это я.
— Да ты что? — изумился толмач. — Правду ли ты говоришь? Ведь, как мне ведомо, Гурьян тот сгиб на море?
— Нет, я живой остался. А чего ты пытаешь меня?
— Вот дела так дела, — покачал головой толмач. — Сам аллах не разберется. Помнишь ли ты Фатиму?..
Гурьян живо повернулся к толмачу. Этот толмач, как колдун, все знает.
— Где она, скажи?
Толмач усмехнулся. Покосившись на все еще споривших парламентеров, он прошептал:
— Она ж совсем близко от тебя… Под стенами Азова Фатима, при свите сераскира. Из-за тебя, верно, и приехала сюда. Извелась по тебе она… Вот скажу теперь ей о тебе — обрадуется.
Гурьян затрепетал от счастья. Он хотел сказать что-то толмачу, но разговор их был прерван приходом атамана Петрова и старшин.
Атаман, выйдя на середину комнаты, сказал Гурейке:
— Ну, парень, переведи наш ответ. Обсудили мы, господа послы, ваше предложение о сдаче вам крепости Азова, и наказали мне наши старшины обсказать такой ответ: сами мы по своей воле забрали у вас Азов, сами же его и отстаивать будем. Вы гутарите, что наш-де русский царь не поможет, мол, нам. Ну что ж, на то его воля. Кроме помощи всевышнего бога, мы ни от кого помощи не ожидаем и не просим. Прельщений же ваших слушать не желаем. Хочь мы и не пашем и не сеем, но так же, подобно птицам небесным, сыты бываем. Ни златом, ни серебром своим не прельщайте нас. Ежели добром не уйдете от Азов-града, то будем люто драться с вами до последнего нашего издоха. Все головы свои положим, но крепость по-доброму не сдадим. Вот вам, послы, наш ответ. Так и обскажите его своему сераскиру и хану крымскому.
Гурейка подробно и точно пересказал ответ атамана турецким парламентерам. Те молча поднялись со скамьи и так же молча, с достоинством направились к двери.
Уходя последним из становой избы вслед за парламентерами, турецкий толмач оглянулся на Гурьяна, лукаво подмигнул ему, словно бы говоря этим: не беспокойся, все будет в порядке.
