И они поехали. Вагон стал нещадно скрипеть и раскачиваться, и все решили, что он вот-вот опрокинется набок, поэтому схватились за все, что казалось прочным. Однако прошла минута, вторая, а вагон все не опрокидывался и не опрокидывался, только разгонялся все стремительнее и стремительнее. Костя глянул в щель. Мимо проносились сосны и горы. Езда в поезде напоминала спуск на санках с горы, только быстрее и страшнее.
– Мне дед рассказывал, – прокричал ему в ухо Чебот, – что поезд как ветер, но я не знал, что он такой быстрый.
Костя оглянулся. Оказалось, что не он один страдает от качки. Дрюндель, расставив ноги, держался за стены, побледнев как полотно. У Телепня были такие изумленные глаза, что впору было со смеху покатиться. Но Костя не рассмеялся, а присел на нары и сообразил, что это самое лучшее место: во-первых, не так мотает, а во-вторых, можно даже перевести дух. Один Чебот как ни в чем ни бывало, словно он только и делал, что ездил всю жизнь на поездах, прихватил картошину, уселся и стал есть ее, причмокивая и всем своим видом показывая, что он счастлив, как никогда. Костя тоже стал есть картошку и вскоре понял, что это занятие, как ничто другое, отвлекает его от езды. Впрочем, они быстро привыкли к тряске и качке и разлеглись на нарах, полагая, что все худшее позади, но когда под ними загремел мост, то снова испугались, даже невозмутимый Чебот, – вскочили и, только когда убедились, что пересечение реки по железнодорожному мосту ничем им не грозит, кроме грохота, снова улеглись, и Костя даже умудрился задремать. Иногда он все же открывал глаза, смотрел в щель, из которой дуло, и вспоминал о том, что прочитал в дневнике старшего лейтенанта Брагина.
* * *
Дневник старшего лейтенанта Брагина А. В.
«12.05.2041
О передислокации тихо говорили уже целую неделю, вроде бы приказ пришел в штаб дивизии, но командование по какой-то причине молчало. Потом об этом стали трепаться, не стесняясь, и в столовой, и на построении, но никто не знал, куда нас двинут. Сашка Белов сказал, что если в Узбекистан, то он лучше повесится, а если на Дальний Восток против Китая, то он тоже повесится. А я думаю: какая разница, где умирать? На Дальний Восток нас не пошлют, с нашими ракетами делать там нечего. Думаю, на запад, натовское ПРО уничтожать. В крайнем случае, действительно в Азию, но тогда получается, что у Южного военного округа дела совсем плохи и те, кто там стоял, погибли от чахомотки. Правда, в это с трудом верится, все-таки самые боевые части. Может, мы просто идем на смену отстрелявшимся? Но ведь война еще не началась. Вопросами, на которых нет ответа, забита голова. А ведь их не задашь полковнику Тарасенко, который все знает, но таинственно молчит. Ну и мы будем молчать – наше дело военное, мы давали присягу и умирать обязаны.
Своих стариков в Воронеже жалко. У других жены и дети остаются. Что с ними будет, никому не известно. Как они будут жить в городке, когда вокруг такие события? Все ходят мрачнее тучи. Из песочниц вмиг исчезли дети. Никто больше не катается на велосипедах и не качается на качелях. Возникла некая Брейгельская пустынность пейзажа, искажающая реальность. Солдаты снуют испуганные. Офицеры ходят мрачнее туч. Все пишут письма, которые, подозреваю, никто никуда не собирается отправлять. Все чаще и чаще ловишь себя на мысли, что когда идешь по гарнизону, то посматриваешь на небо, все ли с ним в порядке. Но небо по-весеннему голубое, а солнышко светит по-прежнему весело. Не верится, что мы живем словно на вулкане и что вот-вот всему сущему придет конец.
Вчера встречался с Соней К. Твердит, что она не может уйти от своего К. из третьего дивизиона, что он ее любит и без нее погибнет. Что за предрассудки? А я? Я разве ее не люблю? Тысячи людей расходятся и снова женятся. В этом нет ничего страшного. Однако у нас с ней замкнутый круг, из которого никто не может выскочить. Из-за этого мало что соображаю. Приходится делать усилие, чтобы выполнять служебные обязанности. Дошел до того, что обнаружил себя тупо стоящим у каптерки ГСМ [3] и рассматривающим ящик с песком. Так можно сойти с ума. Последний раз мы спали с ней две недели назад, я страшно соскучился, а она мне все о своем капитане К. Да плевать я хотел на него! Так и хочется дать ему в морду. И почему у нас дуэли запрещены? Каким бы облегчением было прострелить его бритую башку. Мысль, что он ласкает ее прекрасное тело, сводит меня с ума. Сегодня напился, как сапожник. Жуков поймал меня в три часа ночи, когда я брел по коридору, шепча ее имя, и устроил разнос. Грозился губой и звездочки лишить. На-кася, выкуси! Завтра поход и смерть. Так что ты мне не страшен, товарищ майор БЧ первого дивизиона. Какое твое собачье дело? Свой долг я выполню до конца! Как божественно звучит имя – Соня!
13.05.1041
Слухи о чахомотке один хуже другого. Говорят, что в Санкт-Петербурге и Пскове вымерло до пятнадцати процентов населения и это не предел. Человек идет и просто падает замертво. Симптомы заболевания смазаны, очень похожи на грипп. Наука в шоке. Никто ничего не может понять. Зато у нас карантин и полное радиомолчание, доклады только по спецсвязи. Все дороги перекрыты военной полицией. Сегодня ездил получать специзделия, выдали пропуска аж пять штук. Главное было запомнить, где какой показывать. Участились случаи дезертирства. Из нашего батальона пропали водители Гавриков и Саламатин. В батальоне охраны еще трое убежали. А куда бежать? На своих двоих далеко не уйдешь. Полиция таких ловит и сразу расстреливает как дезертиров в условиях военного времени, хотя официально военного времени еще нет. Но чувствуется, что вот-вот объявят военное положение. Те, кто не привык к казарменной жизни, готовы выть на луну. А мне плевать, мне даже легче, потому что есть формальный повод не искать встречи с ней – с моей единственной Соней. Свет очей моих! Мною владеет тупое состояние бычка, которого ведут на заклание. Ни о чем не могу думать, кроме как о ней.
Обычной связи с внешним миром никакой. Телевидение давно вымерло. Сотовая связь тоже. Космическая частично накрылась в самом начале эпидемии, работает по три часа в день – почему, никто не знает. Осталась только внутрикорпусная. Теперь мы глухи и слепы и не знаем, что происходит в столицах. Перешли на традиционную, благо на складах этого барахла навалом, но и она работает из рук вон плохо. Вчера пришла новость из батальона связи: говорят, что пиндосы[4] захватили МКС с помощью новейшего военного челнока Х-37В, а наших вышвырнули в открытый космос. Треп, наверное. Это же равносильно объявлению войны! Сашка Белов сказал, что им повезло больше, чем нам. Мгновенная смерть, и все такое. Сурен Цормудян, командир третьей батареи второго дивизиона, прицепился к нему с расспросами: интересно ему было, как долго умирали космонавты без скафандров. Белов стал теоретизировать. Вначале мне было не интересно, потому что подобные рассуждения казались кощунственными. Потом прислушался. Оказывается, умереть от переохлаждения даже в обычной одежде они сразу не могли, потому что передача тепла в вакууме при отсутствии газа не происходит. Тот же эффект – сбережение тепла – создаст обычная одежда. Можно обгореть на солнечном ветре – так рассуждал Сашка Белов. Но не это самое страшное. По крайней мере, обгорят, как и на любом пляже, не сразу. Кровь не закипит, кессонная болезнь им не грозит из-за разницы давления всего лишь в одну атмо сферу. С поверхности кожи сразу начнет испаряться жидкость. Но космонавты умерли не от обезвоживания, сообщил он так, словно нашел объяснение. «А от чего же?» – спросили все мы, технари до мозга костей. «От элементарного удушья», – цинично, как любой медик, объяснил Белов. Как только парни попали за борт станции, они сдулись, как шарики, и больше не могли сделать вдоха. Максимум, сколько прожил самый выносливый из них, – девять – пятнадцать секунд на остатке воздуха в легких. Мучений практически никаких, по сравнению с нашими, если, например, мы попадем под облучение. Во-первых, сразу не умрешь, а если большая доза, то все равно перед смертью будешь мучиться, пока не откажут органы из-за кровотечения. Но эту теорию мы знали еще по институту. Здесь ничего интересного нет. Мгновенная смерть наступит, если ядерная бомба взорвется непосредственно над нами. Но тогда мы и так умрем от вспышки и ударной волны. В любом другом случае жизнь под капельницей в течение десяти – двенадцати дней. Говорят, что в некоторых случаях даже можно излечиться, но я не верю. Мучиться не хочу. Я решил, что, если что, застрелюсь сразу, чтобы бодягу не разводить. Помирать так с музыкой.
Вчера ночью мы видели в небе настоящие сражения: в космосе вспыхивают огромные фосфорические шары, чаще всего зеленого цвета. То ли наши истребители спутников МиГ-31М действуют, то ли еще какое-то оружие типа С-700, которое способно сбивать объекты в ближнем и околоближнем космосе, ничего не поймешь. Никто никому ничего не объясняет. Но войны еще нет. Должно быть, две державы проверяют друг друга на выдержку, а по дипломатическим каналам извиняются за ошибки. Должно быть, нашим в
