посмотрел на Балакова. — Убил, подлюка! Сволочь! Садист! Точно убил! Давай лечи! — Он изловчился и пнул Балакова, но не достал.
Костя застонал, приходя в себя. Балаков, который стоял у широкой двери, готовый дать стрекача при ухудшении ситуации, обрадовался и показал длинным узловатым пальцем, как Иисус на отступника:
— Ну вот видишь, дядя Зосим! Я же говорил: психует.
— Смотри, Васька, намотаю я тебе все-таки кишки на кулак, доведешь ты меня до греха.
— Не сомневайся, Зосим Степанович, кто ж знал, что он такой хлипкий? Я к нему всего один раз-то и приложился.
Балаков, опасливо косясь на Каюрова, плеснул в лицо Кости самогоном. Костя закашлялся. Ему показалось, что идет дождь. Потом он вспомнил, где находится, и попытался подняться. На фоне окна стоял кто-то знакомый, со стаканом в руке, и внимательно смотрел на него.
Балаков подхватил Костю под руку и усадил его на лавку, все еще испуганно поглядывая на Каюрова. Комната сделала пол-оборота, из-за чего Костя снова едва не упал на пол, но вдруг остановилась и сделала пол-оборота в другую сторону.
— А-а-а… это вы… — произнес он, узнав якута. — Пытать будете?
Каюров поморщился. Он давно понял, что запутался, свернул не на ту дорожку, но возвращаться было поздно и не имело смысла, получалось себе дороже. «Оранжевые» не простят, а в родной Якутии не поймут. Да и врагов много развелось. Стоит потерять власть, как они навалятся, тяжело думал Каюров и заливал горе водкой. Терять ему было нечего, поэтому он, как в омут головой, бросился помогать американцам дискредитировать Россию. Авось что-нибудь да выгорит. Авось их власть все-таки удержится, тогда поживем на заморских харчах. Эта единственная здравая мысль грела его последние полгода, заставляла дышать и двигаться. Выбора не было.
— Ну что? — Каюров самолично развязал Косте руки. — Согласен или нет? А то у меня видишь какие молодцы? — Он оглянулся на Балакова, который стоял за его спиной и с тупым равнодушием, выставив челюсть вперед, смотрел на Костю.
У Кости, несмотря на дикую боль в щеке, едва хватило выдержки не рассмеяться. Высокий и тощий этномутант и маленький круглый якут — как Пат и Паташон.
— Костоправ ваш, — произнес Костя, выплюнув на пол кровь и зубы, — редкостная сволочь…
— Но-но, — подался вперед Балаков, — не зарывайся!
— Остынь, Васька! — прикрикнул на него Каюров. — Выйди посмотри, кто там еще приехал.
Действительно, во дворе заскрипела новая телега. Раздались тревожные голоса. Забегали и залаяли собаки.
— Зосим Степанович, дай мне его!.. Дай порвать!
Обычно тупое выражение лица Балакова вмиг сменилось выражением превосходства, которое бывает у садистов в минуту исполнения сокровенных желаний.
— Я говорю, выйди, паскуда, пока я не рассвирепел! — заорал Каюров и так ударил кулаком по столу, что стаканы опрокинулись и пролилась водка.
— Хорошо, Зосим Степанович, хорошо, — испугался Балаков и выскочил из дома.
— Видишь, с кем приходится работать? — Каюров налил в стакан водки и пододвинул его Косте.
Костя сидел, разминая запястья, и думал, что сейчас разбежится и прыгнет головой в окно, и будь что будет, но сил не было. Он ощупывал языком десну. Два зуба слева оказались выбитыми. Щека распухла и казалась чужой.
— Но других нет. Зато предан как собака и до конца со мной пойдет. Я его в Новосибирске на вокзале подобрал еще пацаном. Беспризорничал Васька. Он за меня действительно порвет кого хочешь, потому что у него психики нет. Оставил он психику в детстве. Будем работать или нет?
— Будем, — произнес Костя.
Торчащие из десны осколки зубов то и дело впивались в щеку. Говорить было больно. Поворачивать голову тоже было больно.
— Молодец! — обрадовался Каюров. — Послужишь мне, послужишь и себе. Вам повезло, что попали к нам, а не к «оранжевым» или к бандеровцам. У них с вашим братом разговор короткий.
— А вы кто? — спросил Костя, осторожно трогая щеку.
— Первый этнический батальон, — отчеканил Каюров.
— Значит, действительно повезло, — согласился Костя. — Ассистентку… девушку только не троньте…
— Отдадим тебе твою зазнобу, хотя не скрою, она мне очень нравится. Васька!
Балаков явился тотчас, словно стоял за дверью.
— Приведи журналистку.
— Зосим Степанович, я ж ее для себя оставил! — заканючил он. — Что ж ее, просто так отдавать?.. Надо попользоваться.
— Я говорю, приведи! — вскипел Каюров. — У меня твое донжуанство вот где сидит! — Каюров похлопал себя по короткой шее.
— Без ассистентки не получится. Не поверят в студии, что мы добровольно, — объяснил Костя и потянулся за водкой. — И двоих других тоже.
— Ну извини, — развел руками Каюров. — Одного отдам.
— Почему? — спросил Костя, цедя водку мелкими глотками.
Пить было больно, но другого способа быстро прийти в себя у него не было. Силы возвращались по крупицам. Теперь надо было обмануть всех, даже самого себя, притвориться, что готов сотрудничать. И тут он наконец вспомнил, что могло их спасти — «глок» с полной обоймой, который висел у него в петле под мышкой! А в обойме этой аж семнадцать патронов!
— Убили одного, кажется.
— Кого?
— Самого здорового, того, что ранен. Не дался он.
— Гады!.. — сказал Костя. — Отказываюсь… не буду… лучше убейте… — Он оттолкнул стакан.
— Ладно-ладно, — испугался Каюров, — не психуй… Сейчас узнаем. Васька… Васька!
Васька вернулся, толкая перед собой Завету. Косте хватило одного взгляда, чтобы понять, что ее не тронули: одежда цела, лицо не разбито, только зареванная и простоволосая. А еще смертельно перепуганная.
— Садись, красотка! — Балаков пихнул ее на стул в углу комнаты, рядом с печью.
— Приведи остальных, — велел Каюров. — Будем работать.
— Зосим Степанович, что же это получается?.. — снова начал канючить Балаков.
— Веди, Васька, не томи душу. Все равно ты в высокой политике ничего не понимаешь.
— Да я за вас, Зосим Степанович, душой и всем телом… — начал Балаков. — Но отдавать?.. Зачем?.. Побойтесь Бога!
— Не твоего ума дело! Выполняй приказ. И чтобы ни один волос!
— Есть выполнять, — нехотя согласился Балаков и вышел, снова стукнувшись башкой о притолоку.
Костя старался лишний раз не смотреть на Завету, чтобы не выдать своих чувств. Она сидела, уставившись в половицу, и не поднимала глаз. Правильно себя ведет, подумал Костя. Главное, чтобы не кричала и не выказывала своих чувств. Такие, как Васька, от этого только заводятся.
— Елизавета, — сказал он, с трудом ворочая языком, — мы пойдем делать репортаж. Слышишь меня? Ты будешь мне помогать. Помнишь, как прежде?
Она оторвала взгляд от точки на полу и посмотрела на него. Главное, чтобы она быстрее пришла в себя, подумал он, и начала соображать.
— Помню, — сказала она своим низким, грудным голосом, и в глазах у нее мелькнуло осмысленное выражение.
Каюров с интересом наблюдал за ними. Надо делать вид, что она моя сотрудница и что я забочусь о ней прежде всего как о сотруднице, понял Костя, тогда, быть может, у нас появится шанс.
— Мы сейчас поедем с господином Каюровым на натуру.
— Да, — сказала она, — поедем на натуру. — Робкая улыбка тронула ее губы.
