дороги».
Как ни странно, мне не хотелось обсуждать с ней рейтинг, или кастинг, или работу сценарного отдела. Во всяком случае, не после того, что мы пережили вместе: споры, кризисы, успех (Джером Джонс — шесть лет подряд он обеспечивал нам Лучшую Мужскую Роль среди Национальных премий за «мыло», а Рейчел, пока работала на студии, получала колоссальные гонорары). Ну а наша близость? Наши ссоры? Наше взаимное молчание?
Она окружала себя стеной слов, баррикадой пустословия. Чтобы отгородиться от прошлого. Я старался сломать ее оборону.
— Значит, у тебя нет никаких наметок нового романа?
— Нет.
— А что ты скажешь о новой компании, той, которую ты собиралась создать?
— Ничего.
— Ну а короткометражки, которые планировала снять? Я не хотел атаковать ее, но это получилось само собой. И вот тут вновь появился Фрэнк.
— Поехали! — бодро провозгласил он, забирая с полки бутылку крианцы.
Рейчел просияла улыбкой. Я не был готов к этому. Я отвел глаза.
Их дом оказался куда приятнее, чем я ожидал. Что-то во Фрэнке — таком педантичном, таком придирчивом, таком практичном — вызывало в моем воображении вышитые салфеточки, и сухие букеты, и подковы над дверями. В действительности же обстановка оказалась крайне лаконичной, и все комнаты были выкрашены в белый цвет, что создавало впечатление уюта, комфорта, стиля — мне понравилось.
— Кто занимался отделкой? ~ спросил я Рейчел на следующий день, собираясь поздравить ее.
— Фрэнк, — ответила она, и я понял, как мало мне известно. — Все делает Фрэнк.
Да уж, бесспорно.
Я подумал, раз они так заботятся о своем доме, то надо проявить предупредительность и поработать газонокосилкой. Но Фрэнк опередил меня.
— Это и десяти минут не займет, — объявил он. Мне захотелось состряпать обед.
— Я думал, мы могли бы сходить сегодня куда-нибудь, — сказал Фрэнк.
— А как насчет чайку? — спросил я. Но чаем занялся Фрэнк.
Как все подавленные агрессоры, Фрэнк был счастлив помочь ближнему.
«Просто вытяни ноги», — говорил он Рейчел по вечерам. «Просто расслабься». «Тебе так удобно?»
Ему нравилось взваливать на себя ношу. Дайте ему шанс, и он высосет вас досуха. Потеряв инициативу, лишившись самодисциплины, вы оставались с ощущением все возрастающей беспомощности.
— Вымою посуду, — предложил я.
Ни слова не возразив, он загрузил посудомойку.
— Тогда я займусь кастрюлями.
Он налил воды в раковину и оставил их отмокать.
Но, в конце-то концов, решать было мне, верно? Если уж я хочу что-то сделать, так зачем просиживать задницу перед телевизором, ожидая разрешения Фрэнка?
— Расслабься, — посоветовала Рейчел. В его обществе она становилась такой же.
Мне захотелось прогуляться.
— У-у! — Фрэнк явно оживился. — Именно то, что мне требуется — прогуляться.
Прямо сейчас.
— Я соберусь в одну минуту.
Полчаса. Куда подевались его сапоги? А плащ следует взять? Он никак не мог решить.
Час. Куда подевались его ключи? Не налить ли чаю во фляжку? Где его бумажник? А! В другом пиджаке! Скоро начнет смеркаться?
Полтора часа. Он обнаружил дыру в сапоге. Но у него наверху другая пара. На востоке сгущаются тучи. Может, найдется время для глоточка-другого в пабе? А не хочет ли Рейчел пойти…
Я сделал то, что должен был сделать с самого начала. Не стал его ждать.
И ушел.
И конечно, было холодно, было темно. И, да — шел дождь.
Я шагал и думал, какого черта я здесь делаю? Фрэнк считал, что этот визит пойдет мне на пользу, что мне следует отвлечься — теперь, когда меня выперли из «Зеленых дорог». Но вот как ко всему этому относилась Рейчел, я понять не мог. И постоянно ломал над этим голову, не в силах избавиться от мысли, что в их умиротворенности есть изъяны, которые можно использовать.
Когда я вернулся, обед уже заждался меня. Масса возможностей для Фрэнка ломать руки из-за того, что я надолго задержался под душем — ростбиф неминуемо погибнет. Все чепуха. Затем обед — и многозначительные взгляды. Но признать, что я потерял терпение, невозможно. Ни для них, ни для меня. Никто не сказал ни слова.
В ванной перед сном я отшлепал свою щеку, подержал лицо в теплой воде, растер его и снова отшлепал — но пощипывание вечернего холода угнездилось глубоко в костях, и несколько дней спустя я еще ощущал, как под кожей прокладывают свои туннели муравьи.
Каждое утро Фрэнк отвозил Рейчел в Кембридж на машине. Она арендовала в городе офис — крохотную комнату с письменным столом, компьютером и ксероксом.
— Хорошо, что есть куда уехать из дома. Нарушить единообразие дня.
Иногда они встречались, чтобы перекусить вместе. Почти каждый вечер он привозил ее домой; или она брала такси и приезжала часов около трех дня. Своей машины у нее больше не было. Какое колоссальное самопожертвование с ее стороны! Одна из ведущих сценаристок английского телевидения должна теперь полагаться на Фрэнка или на национальную сеть железных дорог, чтобы ее доставили из студии на место съемок, на деловую встречу.
В те дни, когда она возвращалась домой рано, я старался использовать каждую свободную минуту. Я пытался выведать, чем наполнена теперь ее жизнь, заставить разговориться хотя бы об этом современном «мыле». Но она всегда была ужасно усталой и радовалась возможности отдохнуть от дневных забот. Кроме того, ей нужно было готовить вечернюю трапезу. Заметьте, не «ужин», не просто и коротко «еду». Всегда Вечернюю Трапезу (заглавные буквы в стиле студии). Бифштекс с кровью — чаще всего. Жареные овощи — всегда. Мясная подливка. Плотный пудинг.
Но по крайней мере она разрешала помогать себе. Это было очень приятно — делить с ней простые домашние обязанности. Возникало ощущение интимности. Ощущение сближения. Но, в конце-то концов, не исключено, что это была просто нейтральная зона, место, где наши разногласия не вырывались наружу.
— Если ты возьмешься почистить овощи, я займусь подливкой. Не похоже на духовное общение.
— Ты не окажешь любезность? — Да?
Ее руки были по локоть погружены в воду мойки.
— Ты не можешь отбросить волосы с моего лица? Я заложил прядь ей за ухо. Почти совсем седую.
— Спасибо.
Я отошел. Ее лицо освещалось зеленоватым солнечным светом, отраженным от воды в мойке. Морщинки в уголках ее рта. Она выглядела невыразимо грустной. Мне хотелось ее обнять.
Хуже всего были утра. После ночи в постели с Фрэнком она просыпалась, заряженная им, выпрыгивала из их спальни и сновала по дому, как хлопотливая белка, а Фрэнк выстреливал нежности жутким диснеевским фальцетом, сплошные «сю-сю» и «л» вместо «р».
— Чайку с то-оштиками? Ну просто Чип и Дейл.
— У-у-у! Чайку с то-оштиками!
Возможно, причина была психосоматической или воздействовала тяжелая погода — теплые лихорадочные штормы, налетающие с Атлантики, — но лицо у меня вновь начало болеть, и совсем нестерпимо по вечерам. Единственное облегчение — уйти спать часов в девять. Если мы засиживались за разговорами дольше, веки у меня начинали дергаться, и возникала особая зубная боль, заставлявшая меня
