– Не беспокойся, братик Юрий Якимович, – его глазенки сейчас бегали в некоторой растерянности, он смотрел то на меня, то на маму, – все будет хорошо. Пойдем домой.
Ступив шаг под арку ворот, краем глаза заметил Любку, ее лебединую осанку. С какой гордостью она смотрела на ловкость и мужественное поведение своего мужа!
Первые три дня, конечно, прошли весело, в свадебном гудеже. Затем пять дней вместе с Любкой и двумя десятками эскорта объезжали все близлежащие села, где сагитировали сто двадцать молодых, не имеющих перспектив казаков. Неженатым, если они хотят, чтобы их жены умели варить борщ, рекомендовал жениться немедленно. Также в крестьянских селах отобрал три сотни молодых парней, коим дал слово, что при переселении на новые земли каждому из них, а также их женам, если такие будут, выдам «вольную», освобождение от крепостной зависимости и пятьдесят талеров на обзаведение хозяйством. По тем временам для мужика сумма невероятная. Кроме того, старостам выдал по десять талеров для обеспечения каждых восьми человек телегой, лошадью и двумя мешками крупы.
– И смотрите мне, – грозился им, – подсунете плохую телегу или старую, хворую клячу, вернусь, запрягу такого хитреца, и будет он тянуть воз до самого моря.
Не знаю, поверили мужики молодому князю или нет, но то, что старосты в исполнении моей угрозы не сомневались, так это сто процентов. Забегая немного вперед, скажу, что девчонок-крестьянок, поверивших мне и пожелавших вольно пожить на вольной земле, набралось много-много больше, чем планировалось, но по договоренности с пани Анной взял, сколько было можно, ровно триста. То есть из моих сел вместе со мной отправилось три сотни молодых крестьянских семей.
Родовую казну мы тоже разделили. В сокровищнице хранилось четыреста сорок тысяч талеров в различных монетах и ценных бумагах европейских торговых домов.
Часть из них – это приданое сестры. Но Татьяна резко охладела к излишне горделивому младшему Конецпольскому, хотя могла сесть на него сверху и веревки вить. И сейчас шастала туда-сюда перед моими бойцами. Глаза срывала, конечно, всем, но перед кем именно выпендривалась, начинал догадываться.
– Отправляюсь с тобой! Любке без меня будет скучно, – безапелляционно заявила она.
– А как же твой жених?
– Какой жених? Тебя не было, поэтому не было и официального сватовства.
– Ладно, я совсем не против замужества по любви. Но учти! Разрешу выйти замуж не раньше чем через год.
– Это почему?! – взвинтилась она. – Через год я буду старой девой!
– Наоборот, ты еще слишком маленькая, тебе еще рано рожать.
– Что?! Рано?! Да в это время уже все рожают, некоторые даже второго ребенка! А Любка твоя вообще на целый месяц меня моложе!
– Вы – не все. И Любка тоже сейчас рожать не будет. Я постараюсь с годик поберечь ее, не приставать в нужное время. Или скорее в ненужное. Если ты понимаешь, о чем я говорю, – все это время беседовал тихо, но сейчас, уже накрученный, повысил голос, – но если не понимаешь, останешься здесь!
– Все-все, понимаю, согласна.
– А я твоего согласия не спрашиваю, ясно?!
– Ясно, ясно!
В общем, Танюшка уходила со мной. Покойный отец выделил ей приданое в сто тысяч талеров, поэтому данная сумма для нее была сразу же отложена. Себе взял сто пятьдесят тысяч, посчитал, что этой суммы для решения очередных вопросов будет вполне достаточно. Кроме того, имел желание и возможность снять с Собакевича неслабую компенсацию. Вместе с его головой, естественно.
– Мамо, ближайшие десятилетия на наших землях войны не будет. Откуда это знаю, сказать не могу, но это истинный факт, поэтому даже без перемен в хозяйстве собственность Юры должна восстановиться двукратно.
– Обратила внимание, Михайло, что рассуждаешь и ведешь себя, как зрелый хозяин.
– Хм, – пожал плечами, – что еще хотел сказать? Не носите больше траур, живите нормальной жизнью, вы молодая, красивая женщина. Только одно наказываю, блюдите честь рода, хотя бы внешне.
– Что ты?! Что ты, Михайло?! В этом даже не сомневайся.
– Мамо, я вам сказал то, что хотел сказать, – после этого встал и отправился с Любкой в объезд повета.
В переездах между селами мы с молодой веселились вовсю. При этом ни разу не ночевали ни в одном доме. Затоваривались провизией и уносились в степь, пытаясь спрятаться от назойливых мух – Антона со товарищи. Нет, они нас не подслушивали, но присматривали со всех сторон – это точно, без вариантов. А спали мы обычно в высокой траве или в стоге сена, но обязательно у озера или ручья.
Листья на деревьях стали желтеть, незаметно подкрадывалась осень. Дни были по-летнему теплыми, а ночи – уже прохладными. Но ни мне, ни Любке это беспокойства не доставляло. Когда мы были обнажены, нам становилось жарко, а новизна ощущений сводила мою милую с ума. Когда мы, уставшие, засыпали, укутывались в меха.
Так прошло четыре дня, по моим подсчетам, выходило, что половые отношения пора прекращать. Что поделаешь, во времена отсутствия медицинских контрацептивов нужно пользоваться контрацепцией биологической.
Наше пребывание здесь подошло к концу, наступил день прощания. На душе стало грустно, возможно, что ни этот дом, ни своих близких я больше никогда не увижу.
С вечера за городом на лугу собралось до тысячи человек. Одних повозок с крестьянами было сто пятьдесят, а казаки и казачки ехали верхом. И хоть предупреждал их, что всех лошадей татарских пород придется продавать, все равно не послушались. Невместно им. Даже казачка может себе позволить ехать на возке, только если хвора или непраздна.
Вот и мои девочки вышли из дома, одетые в поход как положено: в турецких шароварах и сапожках, сверху на подлатнике – длинная кольчужка, а на голове – мисюрка с бармицей. А за спиной крепился круглый щит. Ремень, который удерживал его, шел по диагонали через плечо и очень симпатично очерчивал девичью грудь. Гнедые кобылки, которых подвел им мой конюх Фомка, были благородных арабских кровей. К седлам прикрепили пузатые переметные сумки и кобуры с торчащими рукоятями пистолей. В том, что они умели с ними обращаться, даже не сомневался.
Фомке, кстати, никто не говорил, что он должен отправиться вместе со мной, но он посчитал это само собой разумеющимся и сейчас управлял одной из повозок с Любкиным приданым. Мне эти перины, подушки, посуда да котлы разные в дороге совсем не нужны, но если брошу, нанесу Чернышевским кровную обиду. А они на шляху караулить меня точно будут.
На этой же повозке сидели две наши горничные – Глашка и Марфуша. Их, как и Фомку, тоже никто не звал, но они с узлами залезли на Любкины перины и сидели сверху, словно так и надо. Услышал, как Любка шипела, кивая на них Татьяне, и собиралась прогнать. Услышал и то, что ответила Татьяна, которая, видать, когда-то сама разболтала о моих первых юношеских веселых пристрастиях:
– Наоборот, пусть будут! Очень хорошие и работящие горничные. А мужчины, они такие, когда жену нельзя трогать, то все равно найдут кого-то. А это наши девки, ему уже привычные. Пусть будут.
Любка удивленно посмотрела на Татьяну, потом перевела взгляд на меня (сделал вид, что ничего не слышу, не вижу и не знаю), потом на горничных. Подумала, махнула рукой и пошла к своей кобылке.
Рядом со мной стояли Юра и пани Анна, в глазах у них блестели слезы.
– Михасик, а может быть, с Андреем можно поступить как-нибудь иначе?
– Нельзя, мамо, сами знаете. И не только потому, что нас перестанет уважать весь мир, мы сами себя уважать перестанем.
Глава 5
