ожидания у телефона, а сейчас серенькая весна, за окном сыплет мелкая снежная крупа, тут девушка назначает свидание (была не была) у автобусной остановки (а эта остановка как раз видна из ее окна, хитро задумано).
Все, трубка положена, начинаются прыжки, лихорадочные сборы, что надеть, метания души, пробежки из комнаты в ванную, голова грязная, шапку: какую!!!
Эх, голову планировалось вымыть вечером, вот тебе и раз.
Мать торчит в дверях, готов обед, картошечка, ты любишь, я специально жарила — но дочь уже одета, стоит у окна — и нетерпеливо смотрит вниз, на остановку.
А там никого нет. Автобус только что ушел. Хорошо же.
Мама все говорит, говорит у входа в комнату.
Наконец отходит.
Десять минут — никого, потом к остановке подошла женщина с маленькой девочкой (вот, пусть думают что это я, ха!), затем мужичок в куртке, явно лет тридцати, дальше останавливаются две тетки такие же, пожилые, и мальчишка с рюкзаком.
Тот, звонивший, не показывается, явно ведет откуда-то наблюдение, сам не подходит, трусит.
Мать приносит полную тарелку жареной картошки и сует вилкой прямо в рот, ты не ела, ты осунулась. Ну попробуй!
Дочь с криком увиливает.
Сверху она видит, автобус показался у того перекрестка, сейчас свернет к нам.
Она срывается с места, скачет через две ступеньки, прибежала на остановку — а там уже маленькая толпа, виден автобус, он идет в центр.
А девушка стоит как полагается и ничем не показывает, что она тут на свидании. Ничем!
Ждет как все, и все ждут как все.
Наконец подходит автобус, а девушка уже вычислила двух парней, которые посмеиваются и вертят головами в явном ожидании — но мимо нее.
Она ждет даже слегка отвернувшись, отчужденно, про себя все кругом презирая, как объект их охоты, но тут маленькая давка, народ лезет в автобус, в том числе это делают и те двое ребят, они в числе первых ворвались, куда-то едут, им что-то светит впереди, какое-то дело, и она, наша девушка, тоже втискивается наконец чуть ли не последней, и оборачивается из-за чужого плеча посмотреть на остановку, дверь еще не захлопнулась: там остался стоять тот мужик, тот старый мужчина, лет тридцати, в курточке, руки по карманам, обветренное лицо ученого, добрые глаза.
Все видно в один момент!
Нет, ему уже за тридцать, непокрытая голова под снежной крупой, и вот он закуривает. Ждет.
Автобус хлопает дверцами, девушка уже почти готова была выпрыгнуть, она смотрит в окно на объект, смотрит-смотрит, привыкает, уже тоска и жалость щемит ее душу, можно выскочить на следующей остановке, как он ждет! Терпеливо и скорбно, у вас такой хороший голос. Те двое дураки!
Выскочить и бегом назад, к дому. Один под снегом без шапки ждет!
Но тут же, как бы в назидание, (автобус застрял у светофора, смотрим в заднее стекло, все видно), мужик получает себе тетку тоже немолодого возраста, они смеются, целуются и остаются ждать следующего автобуса, все.
Ловушка захлопнулась, девушка в этой ловушке едет неизвестно куда и зачем, сердце бьется.
Двое парней у кабины водителя устремлены вперед, в свое будущее, не оглядываются, никого не ищут, а тут остановка на проспекте.
Но мы еще не выйдем. Мы выйдем как все, у метро. Незачем светиться.
Девушка бежит домой, скорей домой, холодно, оделась легко, мама кричала, надень теплую курточку! Напялила эту белую, красивую.
И никакого позора, никто не узнал, не догадался ни о чем, я прогулялась и возвращаюсь к обеду, все нормально.
Побежала искать свою судьбу в шестнадцать лет, а мать молча ест на кухне, все понятно.
Она тоже смотрела из окна на остановку, тоже видела тех двоих парней, лихие люди, пустые головы. А телефонный разговор был очень даже понятен всем посторонним ушам.
Какие только мысли не бушевали в бедной голове матери, вот сейчас они ее поведут слушать музыку, приведут, напоят, а тем еще подвалят парни. Знаем мы это, кругом такие ужасы.
Недавно весь завод «Красный пролетарий» хоронил девушку, замученную в подвале, и мать вели за гробом, так. Так что вот.
Но что можно поделать в нашем случае, мать уже не смеет защищать, предупреждать свою дочь, та не слушает, встает на дыбы.
И не предупредишь опасность каждый день, каждую минуту, не спрячешь дитя от жизни, от напора этого течения, тем более что сама щепка уже кинулась в волны и ждет, когда ее понесет вдаль, ждет бури и натиска, думает начитанная мать.
Уже носило ее однажды, чуть мы все тут не рехнулись. Теперь плывет одиноко, вот возвратилась опять (повернулся ключ, хлопнула дверь), вынесло ее на берег ни с чем. Сушится.
— Зонтик не взяла, — говорит мать громко.
— Чего?!
— Зонтик почему не взяла, дождь.
— Снег! Кто с зонтиком под снегом ходит!
— Посмотри на остановку, многие стоят с зонтиками.
В ответ бурное, отчаянное «не надо за мной шпионить, ты всегда следишь, когда это кончится» — дочь все поняла по одной этой фразе об остановке, увидела всю сцену глазами матери, готова плакать и уже всплакнула. Позор состоялся!
Мать ест на кухне в полном одиночестве, переживает, в носу щиплет, слезы близко, но тут телефон, дочка взяла трубку, краткие переговоры (неужели опять побежит?) — и телефон принесен на кухню матери: тебя, но недолго, мне должны звонить.
Мать весело разговаривает на кухне, хохочет с облегчением, и тут же, положив трубку, тоже начинает бегать по квартире как лошадь, топает, собирается и вот исчезла.
Дочь наблюдает в окно, как мать стоит под зонтиком, с нетерпением ожидая автобуса, посматривает на дорогу (так вот и надо стоять), потом она уезжает, договорились от нечего делать с подругой Галиной — две свободные женщины, пожилые, у Гали сын в седьмом классе и (дочь смотрит вниз на остановку) лучше умереть, чем в таком возрасте бегать за мужчинами, Гале сорок, мамке тридцать шесть!
Дочь ест материнский обед, щи, жареную картошечку и котлеты, глядя в экран телевизора, а мать внезапно приходит с этой Галиной и с бутылкой вина (судя по тому, что Галя спрашивает своим жирным голосом, а где рюмки). Они опять выпьют, начнут кому-то звонить с ненатуральными интонациями, хохотать, рассказывать этому кому-то, как решили не ходить в кино, ничего интересного, а этот кто-то — их третья подруга Альбина, ее недолго ждать, вот она является с небольшим тортиком, и девушке принесут угоститься, уголок на тарелке, спасибо.
Жизнь все никак не начинается, уже вечер, шестнадцать лет тянут свою резину, уже позвонено было подругам (по часу каждой), мать мелькала в дверях с просьбой освободить телефон, ждем звонка, тусклый вечер, наконец чужие бабы ушли, голова вымыта, гаснет лампа, начинается ночь, светлый квадрат окна встает перед глазами, бессонница, и незабвенная любовь возвращается в бедную голову девушки, он перестал звонить сам, а его мама говорит теперь одно и то же, «его нет, а кто спрашивает». Он учится вообще в соседней школе, к тому же классом младше. Привязался, звонил, провожал. Потом вроде бы обиделся, все. Ходит с какой-то девкой.
И внезапно озарение: это Он дал ее телефон кому-то! Какой позор.
Ни с кем больше так не разговаривать!!! Грязь, грязь! Как испачкана я!
Небось Он сидел рядом, слушал, зажимая рот рукой.
В соседней комнате тихо похрапывает мама, тикает будильник, девушка бессонными глазами глядит в потолок, где ходят-переливаются лучи от проезжих машин, кто-то ездит, живет, кого-то везут из гостей.
Девушка мечтает, воображает себе почему-то ресторан (была там один раз с папой), торопит жизнь,
