выругался) и паспорт. Теперь его и не похоронят! (Даже заплакал).
— Вот, а вы говорите.
Нож, стало быть, не нашли. Его тоже те попятили. Все взяли! И удостоверение то, корочки милицейские!
— Такая тетя была в моем купе, волосы белые… Синие глаза… в зеленом кожаном пиджаке. Еще у нее был металлический такой чемодан, она в нем шевырялась… Смотрела вещи. Я не видел, она за крышкой смотрела. Перебирала. Потом они открыли большую банку икры, брали прямо пальцами, водку пили… Парень к ней пришел, в кепке, бейсболке.
— Чернявая? Женщина, какая?
— Говорю, блондинка.
— Ну собой чернявая? В смысле кожа как сапог?
— Ну вроде…
Другой сказал:
— Ну это Индия, наверно.
— Зинаида Кравченко, показала паспорт.
— Такая же Кравченко, как ты.
— Парень потом кепку снял, тоже блондин оказался… Белый.
— Они в этом поезде там все работают белые…
— Потом она сказала, что хочет переодеться, потом они мне дали выпить водки… Финская водка «Абсолют» была, полбутылки. Примите от меня заяву! Я пойду с вами!
Потеряли всякий интерес к нему, быстро отчалили. У них уже создалась картина.
Видимо, американы обнаружили пропажу чумайдана уже когда поезд тронулся. Проводница, однако, не выдала… У них был расчет на меня и на клофелин. Чемодан они, конечно, обнаружили вскрытый и предъявили хозяевам, что человек в кепке бросил его и ушел.
Голова кружилась. Так, но еще деньги есть, те, что остались в подкладке старого пальто отцова. Шесть тысяч там есть.
Пошел вдаль пустой, как голый. Пошел домой.
Ага. К кому домой? Анюта не примет меня такого. И уж во всяком случае не даст рыться в стенном шкафу.
Наскоро притырил кошелек у тетки в толпе, денег немного, но на телефонную карточку хватит. Отошел, тетка подняла дикий вой, причитая как они обычно делают «ой люди, люди, ой, обокрали последнее! Помогите! Не доеду теперь, ой». Села мешком на асфальт. Потом легла, замолчала, как та под трамваем. Женщина присела около нее, трогает ей шею. Звонит по мобильному.
Ушел. Купил телефонную карту. Набрал свой номер. Голос тихий, хриплый на шепоте.
— А… анюта! Му-уми! Это я. У меня го-горло.
— Ой, слава тебе Господи! Ты откуда? Ты заболел? Что с горлом?
— Про-остыл.
Похрипел.
— Совершенно не твой голос. Слушай. (Пауза). Я ведь вчера как с ума сошла, я решила что мы расстаемся!
— (Шепотом) еще новости.
— Вот. Я вообще когда ты ушел стала собирать все твои вещи, хотела чтобы все, понимаешь? Я как одна, так и буду одна, но без этого бесконечного мучения и ожидания. Тебя нет, нет и нет. Стала собирать твое и даже заплакала, как мало у тебя вещей, пара брюк, куртка и белье старенькое. Какие-то рубашечки… Носки непарные. И в стенном шкафу эти рюкзаки по десять лет стоят, твоя диссертация закадычная…
— Ну это-то ты не тро… не трогай…
— Ты слушай, что дальше! (Засмеялась). Ну я все приготовила на вынос… Не распакованные твои материалы…
— Ты чтооо?! (Засипел).
— Еще старые резиновые сапоги, какие-то кеды, куртки полусожженные брезентовые… Все свалила в кучу…
— Спаасибо.
— Да! И так дышать нечем. Алешка спит, я плачу… Пальто старое твоего отца сверху взгромоздила… Понесла на помойку сначала сапоги и пальто, каким-нибудь бомжам.
— Ты что, сука! — зашелестел Номер Один.
— Ну погоди, погоди, дальше радостная весть! Это как знак с небес! Отнесла я это все кучей, возвращаюсь на лестницу — на ступеньках лежит пакет, а в нем! Представляешь, в нем шесть тысяч долларов!
— (Застонал шепотом) аааа!
— Кому-то большое горе! А я плачу от счастья!
— Ты что… Да ты что…
— Ну вот, я поняла, это знамение мне от Бога! Я рано утром позвонила Ратмиру Сергеевичу, ну тому, из медуправления, застала его еще дома.
— Да ты… Да ты зна… знаешь что ты наделала, сука?
— Ругайся, ругайся, уже поздно! Что с голосом у тебя? Как будто не ты… Чего так заикаешься?
Покашлял. Ответил:
— Ме… меня огра… ограбили… это шо… это шок. Про-пройдет.
Продолжала с воодушевлением, не вникая в ответ:
— А. Ну понятно. На севере. Отняли рюкзак? Ну что так переживать! Ну вот. Застала его, он дома! Говорю «Ратмир Сергеевич!», обрадовалась…
— Да ты… Да он всееегда дома, ты всеее-гда застаешь его дома. Он не рабо… не работает ни в каком управлении!
— Глупости. Я звоню ему всегда он велел, рано утром или ночью. Я говорю, последний шанс наш это шесть тысяч за полный цикл. Больше денег нет и никогда не будет. Он вздохнул так и говорит: «Еду». Потом привез все и объяснил. У него была партия почти просроченная, ну она до следующей недели, но все медики знают, что после срока еще шесть месяцев можно! Я уже даю Алешке эти ампулы! Уже две выпил! Победа! Я у тебя не просила, мне Бог послал!
— Не ра… не радуйся, — зашептал, — особенно так, сволочь, квартиру у нас отберут через месяц. Я те… тебе сказал, что меня ограбили… Это все моего директора дела. Я дал ему расписку на двадцать шесть ты… тысяч… до-долларов. Под залог, оказывается, квартиры. Получил на выкуп Юры, ну ты помнишь. И меня в поезде обо… обокрали.
— Какк?!? Шшто??? Ты как?… Что ты сказал?
Завыла, но быстро замолчала. Алешка слышит.
— Слушай, что-то я стал плох. Помолчи. Ты совсем ох-хренела, Аня. Слу… слушай, значит так, ты потратила все деньги на эту шмаль, а меня тут вообще обокрали. Я достал на выкуп, дал расписку на двадцать шесть тысяч долларов. Под залог, нормально, квартиры. И у меня все взяли! Ночью в поезде!
— Ты в своем уме? Я вообще тебя не понимаю! Ты что говоришь такое? Зачем двадцать шесть ты взял? Это не твоя… квартира!
— Да, твоя. Но я дал ра… расписку. Все. Они мее-меня достанут, убьют. Кваквартиру отберут.
Замолчала. Какой-то писк.
— Может быть, к тебе прие… приедет мой один знакомый, Валерий. Открой ему.
— Это не ты говоришь!
— (Шепотом). Муми, ты как всееегда права. А этот Ратмир всучил тебе для Алешки на… наркоту, как я и предупреждал. Будет улучшение, общий тонус поднимется, а через полгода резкий спад. Общеизве… известные дела. Ну прощай, может, больше мы не ууу-уви-димся.
— (Тихо, чтобы Алешка не услышал). Ты уходишь? От нас совсем уходишь?
— Во-возможно.
— (Еле слышно, шепотом). Ну и привет твоей жене! А мы на улице будем жить!
Не заплакала. Бросила трубку. Теперь будет всем подругам звонить, и тут же новость дойдет до
