работу, но делает их гораздо вкуснее.
Адмиралтейство и сельди составляют все достопамятности сего городка. Но более всего я запомню в нем Ван-Эсса. Ласковый привет страннику в земле чуждой примиряет его с разлукою.
Вы знаете, как нечаянно я вырвался из круга вашего, друзья мои, и пошел в Голландию. Фрегаты готовились давно конвоировать транспорты с провиантом для армии, но наш экипаж вдруг был назначен, сверх комплекта фрегатской команды, для препровождения сих провиантов по Рейну в главную квартиру союзников и там быть употребленным, как употреблялись прежде морские экипажи при армиях.
По прибытию в Голландию огромный конвой наш, состоявший из 70 купеческих судов, отправился прямо рекою в Роттердам, а мы, надев ранцы и оставив домашние удобности корабельной жизни, были высажены с экипажем на берег — и выступили в поход к Роттердаму, куда, по прекрасной дороге, чрез многие селения и город Брилл, пришли в тот же день часов в 12 ночью, устав, сколько можно устать, от 18- часовой ходьбы.
Там развели нас по квартирам, а я, попавшись по билету к хозяину, у которого в минуту нашего вступления в город разрешилась жена, и не желая его обеспокоить, должен был усталый тащиться на край города в трактир, где, не дождавшись ужина, которым подчивал трактирщик, и не раздеваясь, бросился в постель.
Поутру я пошел на сборную площадь — и там, к неудовольствию общему, узнал, что мы не пойдем теперь в армию: война кончена взятием Парижа, и провианты остаются здесь. Однако ж, нам сказано ждать дальнейшего повеления.
Итак, мы живем здесь праздно. Не разделяя опасностей с войсками, не будем разделять и славы. Время течет; повеление не приходит; отлагаемая надежда охладевает — и мы печально бродим посреди голландцев, радующихся успехам союзного оружия и собственной свободе.
Одни только чудеса земли сей развлекают нас; мы рассматриваем оные — удивляемся силе духа и терпения человеческого.
Но отчего море выше всей Голландии; откуда сей вал, удерживающий оное от низвержения? — Как возвысилось море, и как упала земля столь низко со всеми городами и обитателями?
Сего чудесного явления нельзя иначе объяснить, как сказав нечто из истории голландской, тесно связанной с созданием царства, сотворенного не природою, но руками человеческими.
Батты, народ германского поколения, еще за 100 лет до P. X., наскучив властию Гессов или Гессенов, отложились от них и основали Батавию на острове, образуемом реками Ваалом и Рейном. Здесь начальники уделов, выбираемые общими голосами, более властвовали советами, нежели силою над сим воинственным народом, готовым всегда к собственной защите. Каждое семейство образовало часть войска и подчинялось своему старейшине.
Цезарь, перешед Альпы, победил гельветов, многих народов галльских, бельгов, германцев: все покорялось чудесному оружию победителя — и многие народы, боясь рабства, искали покровительства Цезарева. Батты также предложили свой союз, с тем однако же условием, чтоб остаться при всех своих правах и чтоб единственная их подать состояла во вспомоществовании римлянам военными силами. Вскоре Цезарь отличил баттов от прочих данников римских, и когда, отверженный Римом, но сопутствуемый славою, воевал он против гишпанцев, итальянцев, простирал свои завоевания в Азии, то батты, оружию коих он обязан был большею частию своих побед, получили славное имя
Вместе с падением империи, вместе с ослаблением её нравственных и физических сил, варвары, подвигнутые к северу страхом оружия римлян, восприняли бодрость свою, наводнили снова юг и захватили многие провинции римские. Франки похитили Галлию, и Батавия досталась в удел обширному государству, основанному сими завоевателями в пятом веке.
Новая монархия претерпела многие перемены: беспрестанные войны вне государства, частые возмущения внутри, приобретение чужих земель, а чаще вторжение неприятеля в собственную, слабость многих королей, злоупотребления их любимцев, попрание законов и религии распутными прелатами, безначалие и деспотизм потрясали попеременно государство.
Наконец, при всех усилиях Пепина[40] и сына его Карла Великого утвердить престол Франкской монархии, она разделилась между внуками последнего. Один из них вместе с Германией наследовал Батавию, которую после норманны в набегах своих назвали Голландиею.
Отрасль Карла в Германии пресеклась в середине IX столетия. Германцы свергли чуждое иго и избрали себе начальника или императора из среды правителей, властвовавших пятью областями. Не употребляя во зло власти, данной сими людьми, императоры ограничились феодализмом.
Графы голландские, воспользовавшись сим переворотом и присвоив себе также власть, подобную власти удельных владетелей Германии, посягнули противу свободы народа, но твердые голландцы уничтожили их замыслы. Они продолжали управляться графами, дворянами и гражданами и сохранили свою независимость. В сие время, с прекращением мужской линии, судьба вручила участь Голландии, с рукою Жанобины Брабантской, Филиппу Бургундскому[41], по прозванию Доброму.
Мужеское наследие прервалось и в самом доме: Мария, единственная дочь и наследница последнего Бургундского герцога Карла Дерзновенного[42], в 1477 году принесла Голландию в приданое австрийскому императору Максимилиану.
В сие время, столь славное в истории, Голландия или Нидерланды разделялась на 17 провинций, управляемых каждая своими законами, своими постановлениями, отдельными властителями. Не было единства, нужного к благоденствию республики; народ, привыкший к сему роду правления, не почитал нужным переменять оное, а Максимилиан, Филипп и Карл, первые австрийские государи, убеждаемые предрассудками, торжественно клялись не вводить никакой новизны в наследие бургундского дома.
Однако же, голландцы, управляемые тремя властями, а следственно тревожимые и частыми несогласиями, многократно бывали жертвою междоусобных браней и неприятельского оружия. Необходимость заставила их, наконец, соединить сии власти в одну и учредить верховного правителя под именем штатгалтера.
Но уже приготовлялся в Европе важный переворот. Возрождение наук, распространение торговли, изобретение книгопечатания и компаса приблизили эпоху, в которую разум человеческий долженствовал свергнуть иго предрассудков, положенное на него временами варварства. Уже переставали верить безгрешности пап; открыто жаловались на злоупотребление их власти, на продажу отпущения грехов, а наиболее на притеснения их, преступавшие меры.
Обиженный папами монах[43] буйным красноречием, достойным тех времен, воздвиг северные народы. Из европейских государей одни приняли сторону реформации, другие Рима. Одни примером своим увлекли подданных за собою, другие всею властию едва могли удержать своих от последования новым мнениям. Строгость мер породила фанатизм, а сей истребил саксонцев, албигойцев и гусситов. Эшафоты воздвигались и костры пылали всюду.
Император Карл V был внук Максимилиана и Марии, отец всемирной монархии и Филиппа II[44], коему Голландия досталась в наследство. Сей превзошел своих современников в тиранстве и гонениях противу реформатов. Обширная его монархия страдала от изуверства; Нидерланды наиболее дымились кровию и пеплом своих граждан.
Филипп поручил управление Голландии Вильгельму Нассау, принцу Оранскому[45]. Будучи только графом Голландии, Филипп захотел быть самовластным правителем оной: ниспроверг законы, постановил епископов, учредил инквизицию, — и жестокость сей последней, поощряемой Филиппом, сделала больше протестантов, нежели все учение Лютера и Кальвина. — Начался ропот; послали просить Филиппа об удалении кардинала Гранвеллы, первого министра — он отправил к ним герцога Альбу[46] с войсками, дабы наказать мятежников. Последняя капля тирании преисполнила сосуд терпения голландцев, и возмущение разлилось повсюду.
