всякими разными софами да трельяжами? Надо, мол, буржуазную отрыжку с корнями вырывать. А то забывали, что человек не только о работе думает — ему и отдохнуть надо хорошо, чтобы душа отмякла, чтобы обстановка глаз ласкала, а казенные нары или солдатские одеяла, они, брат, только о строгости напоминают.
Коржецкий присел на табуретку и дружелюбно смотрел на старика.
— Что-то я и у вас тоже гарнитуров не заметил, — сказал он, улыбнувшись коменданту. Тот с лукавинкой погрозил ему желтым от курева пальцем:
— Мы, старики, люди занудные — это верно. И гарнитуров у меня нет. Нам с бабкой и не надо их. Дадим вот чугун стране — и, может, подамся на следующую стройку. Мне, Глеб, жить осталось немного, поэтому надо глотнуть вот такой боевой жизни как можно больше. Я когда среди молодежи — о болячках вроде забываю.
— Значит, быть вам всегда комендантом молодежного общежития, чтобы не стариться. И уезжать не надо. У нас не соскучишься.
— Что верно, то верно, — согласился Савелий Иванович. — Ты куда от нас Светлану спрятал? — хитрил старик. — Как она приживается? Увез-то ты ее с асфальтов и от дворцов культуры.
Коржецкий понурился, встал с табуретки, сходил на кухню и принес оттуда бутылку водки.
— Не возражаешь, Савелий Иванович?
Комендант пожал плечами, тайком подмигнул Антону: не ошибся, мол, ты, парень, насчет поллитры- то, но и наших знай — один Глеб пить не станет, не из таких.
— С хорошим человеком почему сто граммов не пропустить, — сказал старик. — Сам-то как, не очень балуешься? Не обижайся, что спрашиваю. Раньше не было привычки бутылки загодя покупать.
Антошку Марфуша тоже усадила за стол и велела пить чай с малиновым вареньем и ватрушками бабы Маши.
Савелий Иванович больше не хитрил. Он положил руку на плечо Коржецкого и спросил:
— Что у тебя со Светланой случилось, Глебушка?
Коржецкий, облокотившись о столешницу, обхватил свои кудельные волосы ладонями и убито сказал:
— Оставила она меня. Не по нутру моя цыганская жизнь Светлане.
Он замолчал. Молчал и Савелий Иванович. Коржецкий тихо заговорил:
— Одно я понял: не любит она меня. А силой милым не будешь. Она хотела видеть во мне солидного и уважаемого мужа. А я, как она говорит, скорее мальчик, чем мужчина.
Савелий Иванович сочувственно посмотрел на комсорга и твердо сказал:
— Ты настоящий мужчина, сынок. Только выше голову. У больных бывают кризисные моменты. От них зависит: или — или. С тобой сейчас что-то подобное. Наберись мужества — пересиль беду. Помни: ты — комсомольский комиссар, на тебя смотрят, с тебя берут пример.
— Трудно мне, Савелий Иванович, — тяжело вздохнул Коржецкий. Люблю я Светлану. Белый свет без нее не мил.
Марфуша увидела в окне свою маму.
— По-моему, идет сюда, — тихо сказала она Антошке.
Скоро и в самом деле на лестничной клетке послышались легкие шаги, в дверь постучали.
Марфушина мать была одета в короткую юбку и белую кофточку, ее волосы коротко по-мальчишески пострижены. Она смахивала на подростка, и можно было подумать, что это не Марфушина мама, а ее старшая сестра.
— Здравствуйте, мужики, — весело сказала она. — Похитили у меня дочь. Хорошо, что баба Маша подсказала, где ее искать.
Она говорила быстро, как и Марфуша, но чувствовалось, что ей не так уж и весело.
— Не суетись, Катерина, — приказал Савелий Иванович. — Светлана тебе ничего не говорила? Может, на испытку парня берет? Ты не таи.
Катерина присела к столу и с укором ответила:
— Бабьи секреты я таить умею. Только убегом любовь не испытывают, дядя Савелий. А Светлана девка ученая, лучше любой из нас это знает.
Вспыхнувшие в глазах Коржецкого искорки угасли, лицо потускнело, и он неопределенно сказал:
— Да, конечно.
Катерина насмешливо бросила:
— А ты раскис, вояка. Может, и сам за ней. В городе и светлее, и теплее.
Савелий Иванович удивленно вскинул брови и осуждающе покачал головой:
— Ты что это, Катя, на парня ополчилась. Нашла дезертира.
Марфушина мама встала, прошла по комнате и прижалась лицом к оконному стеклу.
— На улице-то благодать. Сейчас бы на пляж, или на лодке вниз по Томи… А тут так на работе наломаешься, что до дому кое-как добредешь. И с раствором беда — на голодный паек посадили бригады. А с бетонорастворным заводом не раскачиваются. Вот бы тебе, Глеб, поторопить начальство. На строительстве бетонного надо круглосуточно работать, а там и вторая смена прохлаждается.
Она снова подошла к столу и, уже обращаясь к Савелию Ивановичу, со вздохом сказала:
— Помните, каким орлом Глеб держался, когда мы трассу с гор тянули. А сейчас будто его подменили. Ему бы начальство за горло брать, требовать, кричать, жаловаться — стройка-то комсомольская, а он где-то в обозе пристроился.
— Критиковать все мы мастера, — сказал Коржецкий. — А ты бы сама попробовала с людьми поработать…
— Вот я и пробую, — засмеялась Катерина. — Разве не понял? Только с тебя, Глеб, начинаю. А любовь… Я-то ничего путного посоветовать не могу. Одно знаю: если любовь большому делу мешает, то крепко надо подумать о цене своих чувств.
Когда Антошка первый раз поднимался с Марфушей на Маякову гору, то долго они стояли около опоры, где случилось несчастье с Савелием Ивановичем. Марфуша рассказала Антошке, что в бригаде работал красивый грузин. После демобилизации из армии он не поехал домой, а вместе с другими солдатами прибыл на Запсиб. Он хорошо трудился, этот солдат. Савелий Иванович частенько похваливал его и надеялся, что со временем из парня выйдет добрый строитель. Парень влюбился в Марфушину маму и сватал ее. Марфуша не возражала, если бы мама вышла замуж, потому что родного отца она никогда не видела, а ей очень хотелось иметь папу. Но мама Катерина не торопилась говорить свое последнее слово, ее что-то удерживало. И Марфуша спросила об этом ее. Та призналась:
— Боюсь, ничего у нас не получится.
И не получилось. Потому что грузин начал часто получать письма из дома, его звали родители, упрекали в сыновней неверности отчему дому, и парень затосковал.
Он стал собираться домой. А когда приходил в гости, то рассказывал Марфуше, какие у них высокие и красивые горы, каким райским ароматом напоен воздух, особенно во время цветения садов.
Мама Катерина сказала, что со стройки она никуда, даже в райские кущи, не поедет.
— Она потом по ночам часто плакала, — вспоминала Марфуша. — Мама у меня гордая.
…Марфушина мама спросила Коржецкого:
— У тебя Светлана каблучки не ломала на танцах?
— Ломала, — недоуменно ответил тот. — Только не пойму, к чему это?
И Катерина сказала, что очень плохо, когда комсорг смотрит на поломанный каблук, как на какую-то мелочь. Этот каблук создает настроение. Если сосчитать, сколько туфель на так называемой танцплощадке испорчено, то, наверное, окажется, что каждая третья девчонка потерпела убытки. А ведь туфли стоят недешево, да и отремонтировать их непросто.
— Клуб надо строить, Глеб. Зимой, сам знаешь, как у нас скучно. А при клубе и танцплощадку настоящую.
— Верно мыслишь, Катерина, — поддержал Савелий Иванович. — Скоро горьковские девчата к нам приедут. К их встрече надо готовиться. А то ведь люди посмотрят-посмотрят, да и ручкой сделают. И будут правы — патриотизмом спекулировать грешно, для молодежи надо создавать условия.
Когда гости уходили, Коржецкий пообещал:
