самая оптимальная роль человека — быть четким и компетентным исполнителем или, по существу, социальной марионеткой. Но трагикомический казус обнаружился в том, что социальная марионетка не в силах найти наилучшее оптимальное решение даже в технической микроситуации. Она не самостоятельна и поэтому творчески непродуктивна.
Личность обедненной структуры не может быть на уровне тех экономических потребностей, во имя удовлетворения которых и задумали ее формировать.
На заре научно-технической революции было немало наивных иллюзий, в том числе и такая: с развитием революции в технике роль при ней человека будет постепенно снижаться. Жизнь и эту иллюзию развенчала. По-видимому, в этом торжествует некий закон социально-нравственного единства общественного бытия: при усложнении любой его области не может быть упрощена ни одна из сопутствующих ей.
Удар по «духу энциклопедизма» был одновременно и ударом по социально-экономической жизни, если рассматривать ее не моментально, сиюминутно, а в перспективе. Оказалось, что гуманитарное образование не роскошь и не излишество, ибо без него не может быть широкого и перспективного мышления.
Только личность, разносторонне развитая, в которую вошло лучшее, что содержится в «духе энциклопедизма», отвечает новым потребностям научно-технической революции, экономического и социального развития. Особенно убедительно и резко говорили об этом сами студенты и даже… дети, разумеется, без философской терминологии, с чисто ребячьей непосредственностью, сетуя на то, что им все менее интересно учиться, потому что не утоляются какие-то потребности души.
То поколение, которое туманно осознает, что не утоляются «какие-то потребности души», не в состоянии будет завтра удовлетворить коренных социально-экономических потребностей развития общества.
Но не утопия ли мечтать о типе универсальной личности эпохи Ренессанса, когда один человек совмещал в себе ученого и художника, инженера и философа, гуманитария и искусство «ремесленника»?!
«Я умею рисовать, конструировать машины, коллекционировать бабочек и писать интересные письма»,
— с наивной гордостью говорил о себе мальчик в передаче «Дети».
«Я скрываю все, что я умею, для того, чтобы не оказаться лишним человеком»,
— печально констатировал взрослый.
«Я чувствую, что начинаю думать все более стандартно, мой взгляд на действительность суживается»,
— с болью, будто бы не перед телекамерой, а наедине с собой размышляла тридцатилетняя женщина, инженер-электронщик.
«Общество должно дальновидно задать себе вопрос: в чем заключается сегодня оптимальная структура универсальной личности, адекватной потребностям эпохи».
«Мы изгнали „дух энциклопедизма“. А вакуум ничем не заполнили».
«Мы забыли, что только на большой духовной высоте человек может быть социально продуктивным индивидом».
Мы не учли… мы забыли… мы не нашли…
Реформа Фуше… реформа Фора… реформа Аби… реформа Савари…
Когда-то отец кибернетики Норберт Винер обронил, в сущности, трагическую мысль:
«Человек не может быть хорошим муравьем, человек может быть только хорошим человеком».
Человек не может быть и хорошей марионеткой. Мне кажется, все бесчисленные «университетские реформы» не что иное, как судорожные попытки государственных «кукловодов» заставить людей — в первую очередь молодое поколение — жить по закону театра марионеток, когда будто бы живые существа охотно делают то, что будто бы они хотят, создавая стройность, цельность и стабильность действия.
Но до чего же нестабильна подлинная действительность сегодняшнего западного мира! Университетские реформы и студенческие волнения, может быть, самые колоритные символы этой нестабильности…
Для того чтобы нормально развиваться — социально, экономически и нравственно, — общество должно трезво уяснить основные и лучшие черты «человеческой личности», которые не только сегодня, но и завтра окажутся самыми оптимальными и перспективными.
…А в Амбуаз, где мы увидели старую чету, напомнившую героев мопассановского рассказа, мы попали, потому что поехали в маленькие города в поисках тех бывших воспитанников Сорбонны и Эколь Нормаль, с которыми я общался шесть лет назад. Франсуаза Д. устроилась в маленьком городе учительницей лицея, она мечтает о Париже и ездит туда два раза в неделю (у нее в лицее немного часов), четыре часа туда, четыре обратно. Она дорожит и этим местом, потому что она «славистка», а сегодня на пять вакансий учителей-славистов сто кандидатов.
Но мечтает она о Париже, потому что любит музыку и тоскует без парижской консерватории. К современности она относится иронично. Она любит композиторов-романтиков XIX века, задумала большую работу о Мандельштаме.
Высшие цели ее жизни — Париж, консерватория, интересная работа, путешествия.
— Замуж не вышли?
— Боже меня сохрани!
— О детях не думаете?
— О нет…
Во Франции сегодня популярна озорная песенка, в которой повествуется о том, что никто в мире не умеет так любить, как французы, и никто в мире не рожает так мало детей, как французы…
…Когда мы рано утром уезжали из амбуазского отеля госпожи Море, по соседству за столиком в пустынном по-утреннему ресторане беседовали четверо молодых — две пары. Он и она. Она и он.
То, что я услышал невольно, заставило опять подумать о странностях жизни.
— Ну, до чего же не хочется в Париж, — говорила одна.
— Никогда бы его не видеть, — согласилась вторая.
— Легче, кажется, в могилу, чем туда, — сумрачно добавил один из молодых людей.
— Давайте хоть сейчас не думать о Париже, будто его нет, — подал идею его товарищ.
Мы одновременно поднялись, рассчитались с госпожой Море, вышли. Четверо молодых людей нехотя, будто на казнь, направились к «мерседесу».
Эпилог
…Первое, что я увидел при въезде в Париж, была колонна бегущих куда-то солдатских рот
