основе. А и была ли старая? Документ-то не подписан. Почти сорок лет работы в министерстве научили, видимо, этого человека многому.
— Мы одинаково думаем с Елкиным, — говорит он уже уверенно.
Сейчас автор разрешит себе небольшое отступление, чтобы задать отнюдь не риторический вопрос: кто же виноват в том, что три человека пострадали из-за критики? А точнее, чья вина наиболее весома — директора, «коллектива педагогов», инструктора министерства, министра?
Устинов — помните? — в последнем письме министру на это ответил: «Виноват инспектор». Но не лукавит ли он на этот раз ради того, чтобы не порвать окончательно отношения с министерством, в лоно которого хочет вернуться?
Не лукавит. Устинов из тех увлеченных любимым делом людей, которые стараются избегать осложнений и конфликтов на работе, но когда они возникают, ведут себя достойно.
Постараемся понять его логику. Он физик, человек, мыслящий сегодняшними научными категориями и понятиями, кибернетика — наука об управлении — для него открытая книга.
Один из видных кибернетиков, говоря об управлении
Да, оркестр. Дирижер и музыканты.
На бумаге оркестр можно написать как систему, существующую для идеально точного выполнения музыкальных пьес. Но живой оркестр в живом действии порождает бесконечное разнообразие, ибо живые музыканты вносят в исполнение собственную интерпретацию и те или иные ошибки. Дирижер ставит перед собой цель уменьшить число элементов случайности…
Читатель, однако, может воскликнуть: не воскрешается ли сейчас в возвышенных образах и солидных терминах кибернетики старая как мир «теория» вины стрелочника?
Кто виноват в крушении — поездов ли, человеческих ли судеб — стрелочник или начальник дороги? Виноват начальник дороги, но вина его не в том, что он лично не осматривал путей, а в том, что держал стрелочника, не умеющего или не желающего делать это хорошо.
Виноват дирижер в том, что он держит музыкантов, которые фальшивят. Но в том, что фальшивят музыканты, виноваты они сами. И если в «оркестре» сотни, тысячи «музыкантов», вероятность фальши возрастает, но возрастает и ответственность «дирижера».
Когда оркестр играет, мы, сидя в зале, можем и не ощутить фальшь, даже когда она реально существует. Нам кажется, что оркестр играет хорошо. Мы обычно чувствуем фальшь, лишь сосредоточившись на том или ином инструменте.
В реальной жизни мы сосредоточиваемся на том, от чего зависит судьба нашего дела, — например, на работе данного инспектора.
Устинов рассуждает четко и холодно: да, я написал министру «душевное» письмо. Но в тот же день рядом с моим могли лечь на его стол еще десять «душевных» писем. И завтра тоже. А послезавтра — пятьдесят. И без аппарата — толковых, нефальшивящих музыкантов — он не в силах будет осмыслить, осуществить то, чего от него ждут авторы писем.
Недаром именно в наши дни — сложных вероятностных систем во всех сферах жизни — родилось полушутливое выражение: «Его величество аппарат». Его величество оркестр.
Не сомневаюсь, что у Устинова найдутся оппоненты. Я лишь изложил логику его рассуждений, мы об этом с ним говорили. И реальная жизнь подтверждает его «кибернетические построения». Если бы по первому письму Устинова выехал не Мухин, а Елкин, сюжет истории был бы несколько иным…
А сейчас, увы, второй инспектор оказался… второй скрипкой.
Если бы ЭВМ поручили определить самые распространенные термины в нашей сегодняшней литературе, то в их числе, бесспорно, мы увидели бы «личность». Мир личности нашего современника, богатство этого мира, разнообразные формы выявления этого богатства — темы, волнующие философов, социологов, писателей, экономистов, потому что в них выражен дух нашего непрерывно развивающегося общества.
Чтобы общество развивалось успешно, личность должна отважно и нелицеприятно бороться с тем, что этому развитию мешает, создавая наилучшие условия и для выявления собственной творческой сущности. Критика нужна одинаково и обществу, и личности. Без нее жизнь останавливается.
Жить надо, действительно — не на словах, а на деле — «отвечая за все».
Острая ситуация
В почте, которую я получил после появления в печати очерка «Письмо министру», содержалось немало живых человеческих историй. Они были сюжетно разнообразными, но роднила их одна любопытная черта, изобретательность, с которой критикуемые находят у критикующих уязвимые места для нанесения ударов — иногда ниже пояса.
Вот достаточно распространенные ситуации. Заимствую их из трех разных писем.
«И тогда мне заявили, что поскольку я женат уже третий раз, то не мне рассуждать на моральные темы. Извините, ответил я, вам же была известна моя семейная биография, когда меня оформляли на кафедру…»
«„А ты, который с судимостью, молчи!“ — рассердился на меня прораб. — „Честности захотел, ворюга!“ А при чем здесь моя судимость, когда на нарядах жульничают?..»
«А в вашей жизни, если хорошо порыться, ничего нельзя найти? — ядовито парировал заместитель начальника мое замечание. — Будете рыться в наших делах, и в ваших пороемся».
А вот — из четвертого письма — целая новелла:
«…Идет по улице наше колхозное и районное начальство. Урожай добрый, настроение хорошее, шутят, были в поле, на животноводческой ферме, устали, можно и пообедать, и отдохнуть. И тут вырастает перед ними наш колхозный умелец, мастер на все руки, и жнец, и швец, и на дуде игрец, Пантелей Иванович и говорит, запинаясь от обилия больших людей: „А коровник-то у Черного омута построили, а развалится“. — „У Черного?“ — нахмурился самый большой районный руководитель. „Да вы не слушайте его, Сергей Иванович! — вознегодовал кто-то из наших. — Он на пасху пьяный вон там валялся“. Тут умелец наш вовсе потерялся, онемел, потому что действительно лежал пьяный на том самом месте именно на пасху. Сергей Иванович посмотрел на него с осуждением: „Эх, ты!“ — покачал головой и пошел с остальными дальше. А коровник-то по новой весне, когда снега стаяли, развалился… Вот я и думаю, хоть пьяных ненавижу люто: а не лучше ли было забыть в ту минуту, что он на пасху на улице в непотребном виде валялся, игнорировать этот факт, когда он совершенно трезво речь вел о деле? Да что там — и игнорировали бы, наверное, если бы он говорил об успехах, о том, что коровник будет стоять века. А тут — ударили человека ниже пояса. А коровник развалился…»
Чтобы быть понятым не превратно, уточню с самого начала, что и я лично ничего хорошего не вижу в том, чтобы на пасху валяться на улице. Для меня совершенно бесспорно, что судимость человека не украшает. И я готов допустить, что быть женатым третий раз не самый оптимальный вариант семейной биографии. Но почему об этом надо напоминать людям тотчас же после того, как они говорят дело — о дурно построенном коровнике или о жульнически оформленных нарядах?! Поскольку без единого порока, совершенно идеальная личность имела место лишь в романах отдельных писателей, в определенный период развития нашей литературы, то мало кто из живых, подлинных сегодняшних людей может быть в подобных коллизиях гарантирован от удара в «уязвимые места». Ибо если «хорошенько порыться», то что- то «отыскать можно»! Или же (бывают, черт побери, и трудные случаи!) — создать убедительную видимость подобной находки.
