сложности, в движении.
Сейчас ещё не все осознали, что с созданием обобщённой теории Метаистории мы вступаем в новую эру научного мировидения, что сама историческая наука поднимается на наших глазах на иную, качественно новую ступень своего развития. Но, как говорится, большое видится на расстоянии. Современники не всегда могут оценить происходящее по достоинству.
Славяно-фракийская проблема входит в теорию Метаистории одним из звеньев. Настоятельно рекомендуем читателю ознакомиться с её популярным изложением, опубликованным под названием «Века Трояновы» в сборнике «Дорогами тысячелетий», выпуск второй, вышедшем в 1988 году в издательстве «Молодая гвардия». Нет сомнения, что Фракийская Русь для подавляющего большинства читателей — терра инкогнита.
Мы же не ставим задачи вычленения из праславянской массы отдельных частей, народов, племён, имевших на определённом этапе свой путь развития. Для нас важно и существенно то, что другие этносы в зоне влияния сливались с коренным населением прародины славян, впитывали в себя элементы культуры (закономерно шёл и обратный процесс) и в дальнейшем уже являлись распространителями этих элементов наряду с самими праславянами. Прокопий Кесарийский в «Войне с готами», например, писал, что анты и славяне были когда-то одним народом и что в древности славян называли спорами (рассеянными). Он приводит свою трактовку такого названия. Но вероятнее будет предположить, что «рассеяны» они не потому, что «живут отдельными посёлками» (так же жили и другие народы — рассеянными посёлками ли, городами — одно и то же), а потому, что они рассеяны по земле, по другим странам. Это могло происходить в результате постоянного проникновения праславян в другие этносы, разноэтнические образования.
Вся трудность розыска представителей праславянства заключается в том, что оно было бесписьменным и потому не сохранило собственных этнонимов [5]. В историю же народов, обладавших письменностью, славяне входили, как и другие общности и их части, под различными и часто менявшимися названиями. Вторая главная причина заключается в том, что праславянам было свойственно трупосожжение на протяжении двух с половиной тысячелетий — это существенно затрудняет работу антропологов. И тем не менее по мере развития науки история протославян — праславян — славян не только раздвигает свои временные рамки, но и расширяет географические границы.
Таким образом, и этническая цепочка: энеты — венеты — праславяне Подунавья — венеды — сколоты, и цепочка географическая: Малая Азия — Эгеида — Балканский полуостров — Северная Италия — побережье Балтики — Поднепровье — Северное Причерноморье — замыкаются. В центре замкнутой цепи на огромных пространствах раскинулась древняя прародина славян с культом Лады-Лели-Кополо, глубоко архаичным по своему характеру. В восточной, южной и западной пограничных зонах этой области почитались более «современные» боги: Лето-Артемида-Аполлон.
Чем же объясняется разница между божествами и их культами, если они имеют общие корни? По Б. А. Рыбакову, «расщеплением единства благодаря вовлечению в разные сферы влияния» и прежде всего уже упомянутым расслоением самих праславян. Для тех, кто остался на родине, Кополо по-прежнему мирный бог, отвечающий за плодородие, скот, благосостояние и солнечный свет. Переселенцы же вкладывают в старое божество и новые качества.
По Ж. Дюмезилю [6], всех основных богов индоевропейского пантеона можно разбить на три группы, соответствующие основным их носителям внутри племени: первая — боги магии, культа и закона, вторая — боги насилия и физической силы (войны), третья — боги плодородия, материальных благ и здоровья. Но на практике, как показали исследования, всё обстояло гораздо сложнее. И часто «бог-труженик» превращался по совместительству в «бога-воина» — боги теряли свои функции, приобретали новые или же совмещали и те, и другие. Видимо, так случилось и с Кополо — знаменем переселенцев. Для них самих он оставался добрым богом, заботящимся о благосостоянии и здоровье. И одновременно он же, как «бог-воин», вёл их в походах. Для племён же, подвергшихся экспансии с севера, Кополо был тем самым «губителем», каким запомнился «микенским грекам». Но прошли сотни лет, и в сознании потомков аборигенов и переселенцев действует уже нечто обобщённое: Аполло, который сразу и губитель и целитель, и свой и чужак. Память спластовалась, выковала странный, необъяснимый с точки зрения эволюции на местной почве образ. Усиливается этот образ тем, что идёт в Эгеиду и с Востока, из Малой Азии, где уже успел освоиться, как освоились там переселенцы сколоты-тавроскифы, влившиеся в родственные индоевропейские малоазийские племена. Отдельные «кололо», пришедшие с прародины разными путями, сливаются в Средиземноморье в единого, многофункционального бога, который проходит в течение веков основательную творческую обработку (в успениях расцвета мифотворчества и культуры в целом) и становится знакомым нам Аполлоном. Ещё до этого он вместе в Энеем прибывает в Северную Италию, где он вовсе не чужак, но и не совсем свой; проходит тысячелетие, он поднимается вверх по ступенькам и, наконец, занимает одно из ведущих мест в пантеоне богов могущественной Римской империи.
У себя на родине Кополо не сделал такой блестящей карьеры. Когда-то он был единым и неделимым. Потом его «половину» унесла молодёжь племени. На родину доходят слухи о победах племенной молодёжи, племенного бога — отсюда и «дары гипербореев» — знак почитания кумира, отличившегося в чужих землях, ушедшего с сыновьями, внуками, правнуками… Только и сам кумир становится достаточно чужим, ведь он ушёл, а «уход» богов воспринимался вполне реально и конкретно. Прообраз ушедшего Кополо, каким был на прародине, таким и остался. Ему не приписывают далёких побед, потому что он всегда был рядом и продолжал выполнять свои функции. Со временем его будут вытеснять другие, более могущественные боги и он займёт второстепенное место, а ещё позже сольётся в понимании людей с ритуальным костром, с самим празднеством, с той жертвой, что ему приносили в день летнего солнцестояния, — и превратится в соломенную куклу, сжигаемую на костре.
Гневный бог
Феб, не стригущий власов… Аполлон сребролукий.
Быстро с Олимпа вершин устремился, пышущий гневом,
Лук за плечами неся и колчан, отовсюду закрытый;
Громко крылатые стрелы, биясь за плечами, звучали
В шествии гневного бога: он шествовал ночи подобный.
У читателя может сложиться мнение, что всё изложенное выше не соответствует «академической» версии истории. Да, не соответствует. Но подобное мнение есть результат многолетней односторонней обработки читателя, зрителя, слушателя, не знакомого с трудами выдающихся русских учёных, начиная, пожалуй, с Ломоносова и его преемников. Разумеется, и в те времена бытовали определённые стереотипы, мешавшие исследователям, ведь сама Петровская и послепетровская эпоха, ознаменовавшаяся искусственной германизацией как науки, так и всей жизни, заставляла рассматривать российскую и славянскую историю чужими глазами, порою просто близорукими, а порою и предвзято прищуренными. И тем не менее учёные тех и последующих лет не впадали в догматизм, свойственный ответственным научным работникам 1920–1970-х годов. Во всяком случае, шли дискуссии, и наблюдатель-читатель мог, как и вся научная общественность, взвесить доводы одной, другой, третьей и т. д. сторон — обязательного для советской исторической школы противоборства двух, и только двух, противоположных направлений не было. Да и, наверное, общественности XIX века показалось бы странным, если бы ей начали усиленно навязывать вместо плюрализма мнений именно дуалистический антагонизм.
А ложные представления, сидящие в нашем сознании, ох как сильны! Взгляд со стороны, ставший в 1920–1970-х годах нашим единственным взглядом, начал прививаться задолго до того. И не без помощи, как
