незнание русского языка, не говоря уже о языках славянских…
Продолжим наши изыскания и присмотримся, где ещё мог оставить следы наш герой Кополо-Аполло. И, к слову, сразу же отметим, что наивно-простецкая этимология, проникшая во многие справочники, учебники да и околонаучные издания, нас больше занимать не будет. Ибо ещё можно как-то предположить, что у слов «купаться» и «купала» могли быть в 5–6-тысячелетней глуби некоторые общие корни, но выводить «купалу» из глагола «купаться» и наивно, и глупо. Потому что стоит только пойти по ложному пути, как мы тут же окружим себя сонмом словечек-выродков, сочинённых нами самими: купать — купала, латать — латала, сочинять — сочиняла, спать — спала, воровать — воровала, таскать — таскала. И единственным, пожалуй, по отношению к подобным этимологиям жизненным словопорождением, которое можно с правом отнести ко многим «академикам» и их прилежным ученикам, подвизающимся на ниве «официальной исторической школы», будет следующее: «охмурять — охмуряло»!
Мы же будем исходить не из схожести звучаний, а из более основательных положений. Где ещё можно найти «родственников» Кополы?
В греческой, римской, славянской мифологиях мы немножко сориентировались. В германо- скандинавской вот так, сразу, двойника обнаружить не удастся — то ли сам образ божества угас, был утрачен при переселениях, то ли он как-то сильно видоизменился и мы не можем его опознать. В чём причина, трудно сказать. Может, и в том, что большая часть мифологических образов и сюжетов стала известна исследователям не от самих германцев, плохо сохранивших предания, а от окружающих их народов. Гадать не будем. Но и упускать из виду тоже, ведь иногда искомое лежит совсем рядом, и оно вовсе не виновато, что мы бродим вокруг да около с завязанными глазами.
Мифология кельтская? С налёту также не разберёшься. Но кое-что выявить удаётся. Вспомним о связи Кополо-Купалы с волком и собакой, о «волчьих» функциях Аполлона. О способностях всевозможных волкодлаков-оборотней.
Постоянно рядом с божествами юных охотников-скотоводов, при случае исполнявших и воинские обязанности, присутствуют эти волко-собаки. Даже когда скотоводы (ещё раз подчёркиваю — не кочевники поздних времён, а именно индоевропейцы и их всевозможные потомки в моменты расселения.
Мы видим, что всё это не случайное совпадение. Не случаен даже такой, казалось бы, простенький факт, что железное, серебряное и золотое царства охраняют собаки, чудовищные псы, — по логике вещей, именно так и должно быть. Ну а кто же ещё должен охранять золотые дары, полученные «царём-солнцем», как не его верные «молодые собаки», псы-оборотни?!
Наш Кополо, как и его «внучок» Аполло, одновременно и пёс и повелитель псов. А у кельтов мы встречаемся с неким Ку Холином, то есть «псом Холина». Он исполняет при своём хозяине функции именно такого «пса-воина», «пса-охранника». Негусто? Но пока — то, что есть. Откуда же попал в мифологию кельтов этот герой, чьё имя в подавляющем большинстве случаев пишется слитно, то есть как бы теряя смысловое значение: Кухолин, или Кухулин? Глубинным и самостоятельным этот герой быть не может, маловероятно. Во-первых, он приходит со стороны, как бы внедряется в мифы кельтов. Во-вторых, чисто кельтского прообраза у него нет, как нет и такого прообраза, вынесенного самими кельтами из времён общеиндоевропейского единства. В чём же дело?
Можно предположить, что теоним проник к кельтам из исходного места в ту пору, пока ещё существовало носовое «н». Вспомним, Кополо(н) — Апол-ло-н. В этот ряд можно было бы поставить и подогнанное кельтами под привычное и понимаемое словосочетание имя Кухолин. Во всяком случае, основа каждого слова, согласные, не так уж и разнится: к-н-л-н и к-х-л-н. Но это может быть пока линия на уровне нашего предположения, не более. Не будем уподобляться тем исследователям, что выводят Искоростень из Йошкар-Олы, даже если наш случай вызывает сомнение одной лишь согласной.
Тут не столько лингвистика обращает внимание наше на сходство, сколько функциональное тождество. Кухулин — плод инцеста. Знакомый мотив, не правда ли? Он владеет магическими приёмами, умеет перевоплощаться. О том, как способно преобразовываться имя, можно судить по его хозяину — Холину — Хулину — Куланну, кузнецу, которому служит «пёс». Этот герой этимологически не так далёк от наших старых знакомых. Да и на слух, которому, правда, не всегда доверяем, где-то совсем близко вертятся, если не в одном ряду, то неподалёку, Кополо(н) — Купавон — Аполло-н — О'Куланн — Кухоланн — Кухолин.
«Пёс» посещает загробный мир. Это тоже кое-что подсказывает нам. Но мало. Всего этого очень мало для более или менее сносных выводов. Может быть, есть ещё хоть что-то, хоть какой-то признак, который если и не позволит нам провести отождествление, так хотя бы выведет на новый отрезок пути?
У кельтов есть легенды о «стране блаженных» — Аваллоне. Для греков, как мы знаем, Аполлон тоже выходец из страны особого народа — Аполлонии. Память о предках, о прародине? Аваллония кельтов — одно из наиболее архаических воспоминаний-легенд. Ирландское «абал», как и валлийское «афал», означает «яблоко». А сама страна — «яблочный остров», где обитают бессмертные, в основном почему-то женщины. Может быть, так трансформируются воспоминания о материнском крове, материнской земле. Гадать не будем.
Мы всё время скользим рядом с чем-то нужным нам, но никак не можем уцепиться хотя бы за краешек — всё настолько зыбко и призрачно, что рассыпается в руках. И всё же мы видим, тут есть нечто. Но кельты — народ в индоевропейской семье настолько своеобычный и неповторимый, что, если к ним и попадало что-то — образы, мотивы, теснимы, всё менялось до полнейшей неузнаваемости, даже вынесенное из общих глубин родства у них оказывалось настолько трансформировавшимся, что и концов не отыщешь. И всё же…
В «Похищении быка из Куальгне» Кухулин описывается основательно. Есть, скажем, такие строки:
